Enigma
Шрифт:
— Но это же абсурд. Почему, во всяком случае, не делать бомбочки?
— Ну-ка, Том, подумай минутку. У вас здесь все станции радиоперехвата. Весь необработанный материал. Мы за три тысячи миль. Поймать Магдебург из Флориды чертовски трудно. Какой смысл иметь триста шестьдесят бомбочек, если нечего в них закладывать?
Джерихо закрыл глаза и представил побагровевшее лицо Скиннера, услышал его рокочущий голос: «У тебя больше нет ясного представления об этом месте… Мы ведем переговоры с американцами о… Ты даже не в состоянии понять серьезность… » Теперь по крайней мере понятна причина ярости Скиннера. Его маленькой империи, которую он построил с таким трудом, громоздя бюрократический камень на камень, смертельно грозит Акула. Но угроза пришла не из Берлина. Она явилась из
— Пойми меня правильно, — продолжал Крамер. — Я пробыл здесь месяц и считаю, что все вы добились потрясающих результатов. Выдающихся. И никто из нас не говорит о передаче дела в наши руки. Но так продолжаться не может. Не хватает бомбочек, пишущих машинок. А эти бараки, боже мой! «Папа, а на войне опасно? » — «Конечно, я, черт возьми, чуть до смерти не замерз! » Знаешь, однажды чуть не сорвалась целая операция, потому что у вас кончились цветные карандаши! Подумай, о чем мы говорим? Люди должны погибать, из-за того что у вас не хватает карандашей.
Джерихо слишком устал, чтобы спорить. К тому же он был достаточно осведомлен, чтобы понимать, что все это правда. Вспомнил, как полтора года назад, когда его попросили последить за посторонними в трактире «Баранья лопатка», он стоял в темноте в дверях, потягивая пиво, в то время как Тьюринг, Уэлчман и еще несколько больших начальников в комнате наверху писали коллективное письмо Черчиллю. Точно такая же история: не хватало клерков, машинисток, на заводе в Летчуорте, где раньше выпускали кассовые аппараты, а теперь делали бомбочки, не хватало комплектующих, не хватало рабочих… Когда Черчилль получил письмо, разразился страшный скандал — шумный разнос на Даунинг-стрит, испорченные карьеры, перетряски аппарата, — и дела пошли лучше. На время. Но Блетчли был ненасытное дитя. Чем больше давали, тем больше становился аппетит. Nervosbelli,pecuniaminfinitam. Или, как более прозаично выражался Бакстер, все в конечном счете упирается в деньги. Поляки вынуждены были отдать Энигму британцам. Теперь британцы должны поделиться с янки.
— Я не желаю иметь с этим никакого дела. Мне надо хоть немного поспать. Спасибо, что подвезли.
Джерихо потянулся к дверце, и на этот раз Крамер не пытался его удержать. Он почти вылез из машины, когда тот сказал:
— Я слышал, ты потерял отца в прошлую войну. Джерихо застыл.
— Кто вам сказал?
— Забыл. Разве это имеет значение?
— Нет. Это не секрет. — Джерихо принялся массировать лоб. Надвигалась отвратительная головная боль.
— Все началось еще до моего рождения. Его ранило осколком под Ипром. Он еще немного пожил, но уже никуда не годился. Так и не выходил из госпиталя. Умер, когда мне было шесть.
— Кем он был? До войны?
— Математиком. Минутное молчание.
— Увидимся, — сказал Джерихо и вышел из машины.
— А у меня погиб брат, — вдруг сказал Крамер. — Одним из первых. Служил в торговом флоте. Ходил на «Либерти».
Теперь понятно, подумал Джерихо.
— Наверное, в то время, когда не могли расколоть Акулу?
— Угадал, — мрачно подтвердил Крамер, потом с усилием улыбнулся. — Давай не терять друг друга из виду. Если что надо — только скажи.
Он дотянулся до дверцы и громко захлопнул ее. Джерихо остался на обочине, глядя, как Крамер стремительно разворачивается. Машина, стрельнув мотором, помчалась вверх в направлении Парка. В утреннем воздухе осталось висеть грязное облачко выхлопа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПИНЧ
PINCH: (1) глаг. , выкрасть шифровальный материал противника; (2) сущ. , любой похищенный у противника предмет, который увеличивает возможности расшифровки вражеских кодов и шифров.
Блетчли стоял на железной дороге. Посередине его разрезала главная линия Лондон — Шотландия, а потом железнодорожная ветка Оксфорд — Кембридж делила его на четверти, так что, где бы вы ни находились, от поездов было не спастись: от их шума, запаха сажи, бурого дыма, который поднимался над теснящимися крышами. Большинство стандартных домиков
построила железная дорога; они были из того же самого кирпича, что и вокзал с паровозными депо, и в том же мрачном индустриальном стиле.Примыкавший сзади к железной дороге доходный дом с пансионом на Альбион-стрит находился в пяти минутах ходьбы от Блетчли-Парка. Его владелице, миссис Этель Армстронг, как и самому заведению, было чуть за пятьдесят. Это была женщина плотного телосложения, грозного вида, со старомодными манерами. Ее муж умер через месяц после начала войны от сердечного приступа, и она превратила свое четырехэтажное владение в небольшой отель. Как и другие обитатели городка — а их было около семи тысяч, — она не имела ни малейшего представления о том, что делается за стенами особняка на краю города, да и не проявляла к этому никакого интереса. Выгодное дело — вот все, что для нее имело значение. Она брала тридцать восемь шиллингов в неделю и требовала от своих пяти постояльцев отдавать за питание все продовольственные талоны. В итоге к весне 1943 года она являлась обладательницей облигаций военного займа на тысячу фунтов стерлингов и имела в подвале запасы продуктов, которых вполне хватило бы для открытия средних размеров продуктовой лавки.
В среду освободилась одна из комнат, а в пятницу ей прислали ордер на постой, в котором предлагали предоставить помещение мистеру Томасу Джерихо. В то же утро к дверям были доставлены его пожитки с предыдущего адреса: две коробки личных вещей и допотопный металлический велосипед. Велосипед она откатила на задний двор. Коробки отнесла наверх.
Одна коробка была набита книгами. Несколько книжек Агаты Кристи. «Краткий обзор простых ответов в чистой и прикладной математике» в двух томах, автор — Джордж Шубридж Гарр. «Principia Mathematica», или как там ее. Брошюрка с подозрительно германским звучанием — «О вычислимых числах применительно к Entscheidungsproblem», надписанная «Тому, с глубоким уважением. Алан». Были еще книги по математике: одна, сильно зачитанная и полная закладок — автобусные и трамвайные билеты, салфетка с маркой пива и даже травинка, — рассыпалась на отдельные листы. Эта книжка упала, раскрывшись на жирно подчеркнутом месте: «… есть по крайней мере одна цель, которой настоящая математика может послужить в войне. Когда мир сошел с ума, математик может найти в математике ни с чем не сравнимое забвение. Ибо из всех искусств и наук математика является самой отвлеченной».
Что ж, последняя строчка достаточно справедлива, подумала хозяйка. Она закрыла книгу, повертела в руках и взглянула на корешок: Г. Х. Харди, «Апология математика», Кембридж Юниверсити Пресс.
В другой коробке тоже было мало интересного. Старая гравюра с изображением капеллы Кингз-колледжа. Поставленный на одиннадцать часов дешевый будильник в черном фибровом футляре. Радиоприемник, академическая шапочка и пыльная мантия. Пузырек чернил. Телескоп. Номер «Таймс» от 23 декабря 1942 года с кроссвордом, заполненным двумя разными почерками — один очень мелкий и аккуратный, другой более округлый, видимо, женский. Сверху проставлены цифры 27. 12. 8. 15. И, наконец, на дне коробки карта, которая, когда она ее развернула, оказалась картой не Англии и даже (как она подозревала и втайне надеялась) не Германии, а картой ночного неба.
Хозяйка была настолько разочарована этой весьма неинтересной коллекцией, что, когда в половине первого ночи постучали в дверь и маленький человечек с северным говором доставил два чемодана, она даже не потрудилась их открыть и прямо свалила в пустую комнату.
Владелец вещей появился в девять часов утра в субботу. Позже она объяснила соседке, миссис Скрэтчвуд, что запомнила это время — по радио как раз заканчивалась церковная служба и вот-вот должны были начаться последние известия. Он выглядел именно так, как она себе представляла. Небольшого роста. Худой. Ученый. На вид болезненный, оберегает руку, похоже, повредил. Небритый и бледный как… чуть было не сказала «как простыня», но белые простыни она видела только до войны, во всяком случае, в своем доме. Одежда приличная, но в страшном беспорядке: на пальто оторвана пуговица. Правда, довольно симпатичный. Вежливый Очень хорошо держится. Голос тихий. Сама она не имела детей, но будь у нее сын, он был бы примерно такого же возраста, что и постоялец. Словом, видно, что его надо подкормить.