Епитимья

— Не хочу читать это письмо.

Он сказал это громко, и слова отозвались эхом. Он представил, что рвет письмо на части и обрывки выбрасывает из окна, и они летят вниз, как хлопья снега.

И все-таки он посмотрел вниз на синие каракули, бежавшие по желтому официальному бланку.

«Милый мальчик-шлюха!» — начиналось письмо. Джимми закрыл глаза. Он знал, от кого оно. Ему хотелось обратно вернуться в ту ночь, когда ему так нужны были деньги, — он хотел уйти прочь, отвернуться от машины, которая приближалась к нему.

Твою мать! — подумал Джимми. Что сделано, то сделано.

Он порылся в карманах в поисках сигареты и извлек чудом сохранившийся окурок. Закрыл глаза, наполняя легкие дымом.

Я знал, что дело нечисто. Я знал это, думал Джимми.

Он вытянул вперед руку с письмом и смотрел на него, как на что-то чужеродное, к нему не относящееся. Да, этот тип знал, где его найти. Неважно, что говорилось в письме. Важно, что этот тип смог добраться до него. Запросто взять и прийти к его матери. Но письмо надо дочитать. Надо узнать, чего хочет этот ублюдок, какие у него планы. Может быть, он настолько глуп, что подписался собственным именем.

«Милый мальчик-шлюха!

Найти тебя было плевым делом. Ты ведь сосал почти каждый член в Чикаго, разве нет, маленький бродяжка? Люди тебя знают, Джимми, знают даже твою фамилию и где живет эта маленькая шлюшка, твоя мать. Все, что мне потребовалось сделать, — это задать пару вопросов, и вот он, твой адрес, — у меня.

Теперь они все у меня: маленький рыжий хреносос, который называет себя Крошка Ти; ниггер без роду и племени, потаскушка, изъеденная болезнью, с этим деревенским выговором. Мне осталось совсем немного добавить к своей коллекции, и тогда вы все будете в сборе.

Помнишь, сынок, Священная Книга говорит: Поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы поступали с вами».

Я понимаю это так, что если возьму на себя заботу о тебе и твоих маленьких друзьях, так как ты заботишься об остальном мире, то смогу стать твоим исцелением. Значит, ты понимаешь, что это я делаю для тебя.

Давай будем называть твоих маленьких друзей, Джимми, моими любимыми зверьками. А зверьков ведь надо держать в неволе, верно? Ведь мы оба не хотим, чтобы наши дорогие зверюшки сбежали, ведь не хотим? Поэтому я держу их в подвале в ящиках. В темноте, Джимми, с крысами и тараканами. И с пауками. И с плесенью. Но твои друзья не просто в ящиках, они еще и связаны. Я принимаю все меры предосторожности. Ты помнишь, как чувствует себя мальчик, когда он связан? Помнишь, Джимми, каким беспомощным себя чувствуешь? Твой маленький негритянский дружок совсем уже съехал с катушек... и даже представления не имеет, что его ждет. Он намного слабее, чем я представлял, слабак даже для таких отбросов, как вы, ребятишки...»

Джимми вздрогнул, вспомнив, как Уор Зон рассказывал о том, как мучил его отец, запирая в чулане и пугая крысами, которые придут с ним расправиться. Ничего не могло быть ужаснее для Уор Зона, чем быть запертым в таком ящике, запертым в темноте, где он не мог даже двигаться.

О Боже, я должен ему помочь. Должен. Любой ценой.

Джимми продолжал читать:

«Но довольно об этом. Я пишу, чтобы ты знал о своем будущем. Потому что если я не поймаю тебя (а я тебя поймаю, маленький мальчик-шлюха, тебе негде спрятаться), ты будешь иметь удовольствие получить известие о смерти всех твоих друзей. Именно ты виновник их смерти! Каждый из них вкусит от того удовольствия, которым мы насладились в ту ночь. Помнишь? Каждый узнает, как приятно, когда твои инициалы будут вырезаны у тебя на груди славной острой бритвой. Каждый из них узнает вкус собственного дерьма... поданного на серебряном блюде! Каждый узнает, как приятно, когда касаются зажженной сигаретой глазного яблока. О, они все узнают, что это за особая божественная боль! Почувствуют, как все мыслимые и немыслимые предметы заботливо и любовно вставляют во все мыслимые и немыслимые отверстия. Они все испытают ужас, когда увидят, как отрубают им руки. Потому что, видишь ли, Джимми, единственный путь к спасению лежит через искупление.

И иногда кто-то должен заставить нас принести искупительную жертву.

Когда наконец я оболью бензином их искромсанные тела и подожгу их, они будут благодарны за то очищение, которое принесет им огонь.

Благодарны за дарованную смерть.

Очищение. Это важная мысль, самая важная из всех, мой ягненочек. Запомни это. Я-то помню. Это единственное, что оправдывает кашу, которую ты заварил.

И я надеюсь, что ты не захочешь пропустить это, мальчик-шлюха. Скоро увидимся.

Запомни: тебе нигде от меня не скрыться. Запомни: если ты пойдешь с этим в полицию, это только ускорит смерть и муки тех, кого ты любишь.

Твой Поклонник».

Джимми отложил письмо и закрыл глаза.

— Боже, что за ублюдство я совершил?! Что мне теперь сделать, чтобы помочь им?

Он посмотрел на свои пальцы — сигарета сгорела до самого фильтра. Ему показалось, что вот сейчас его вырвет, выворотит наизнанку.

Часть вторая

Глава 17

Отец Ричард Гребб смотрел на лежавшую перед ним Библию. Он снова и снова переписывал текст стиха, надеясь отыскать с его помощью нужные слова для утренней проповеди, как бывало когда-то, когда он был новичком в своем деле и еще чувствовал себя связанным обетами. Он выписывал текст из Первого Послания Апостола Павла к Коринфянам, глава 2, стихи 1—5:

«1. И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости.

2. Ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого.

3. И я был у вас в немощи и в страхе и в великом трепете.

4. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы.

5. Чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божьей».

Ричард снял очки и протер глаза. Глаза болели. Он подумал, как будет выглядеть во время первой мессы сегодня утром, и подивился, почему это его интересует.

Он скомкал бумагу с библейскими стихами и бросил ее в угол комнаты, где она упала рядом с жарко горевшим камином.

— Я даже этого не могу сделать.

Он встал и налил себе чашку кофе из термоса, который загодя принес в кабинет. Высыпал в темную жидкость три ложки сахару с горкой. Подул на кофе, наблюдая, как редеет поднимающийся над чашкой пар, сделал пару глотков.

Он сидел, пил свой кофе, точно зная, что вот сейчас подойдет к камину, поднимет скомканный лист бумаги со словами Апостола Павла. Знал, что разгладит бумагу и возьмет ее с собой, даже если и не воспользуется ею на завтрашней проповеди.

Джимми Фелз в нерешительности стоял у дома священника. Ноги, которые привели Джимми к крыльцу дома и верно служили ему всю дорогу, вдруг отказались повиноваться. Увидя, что свет в комнате, горевший так ярко, вдруг погас, он решил: не суждено ему встретиться со священником лицом к лицу.

Холодный ветер иголками жег ему кожу на лице, пощипывал уши.

И все же ты должен идти, сказал он себе, должен постучать в дверь. Кто еще мог бы помочь? Карла?

При мысли о матери Джимми усмехнулся. Южнее того места, где он стоял, проходила Лоренс-авеню.

— Лоренс-авеню в субботний вечер, парень, — это то место, где можно заработать немного деньжат. Забудь обо всем этом дерьме и отправляйся туда со своим славным маленьким задиком. Не позже чем через пятнадцать минут получишь предложение.

Джимми смотрел на мчащиеся мимо него машины и гадал, в которых едут одинокие искатели приключений: в большинстве случаев это мужчины среднего возраста, кто ищет секса с ребенком.

Он вспомнил, как легко все это начиналось, и уже сделал несколько шагов в направлении Лоренс-авеню.