Епитимья
Шрифт:
— Ты совсем рехнулся, — сказал он вслух. — Право, рехнулся.
Перед ним всплыла черная «тойота»-пикап, медленно двигающаяся по Лоренс-авеню, и он тут же развернулся и пошел в обратном направлении, пока не оказался у двери дома священника.
Проповедь о пагубности для души злобы и мстительности в повседневной жизни была почти готова, когда Ричард услышал стук в дверь.
Кто бы мог прийти к нему в этот час, подумал он. Наверное, кто-то из Армии спасения, может быть, Эстер Гарсия, а может, какой-то одинокий мальчик, которому понадобились деньги...
Ричард
— Джимми?! Ну, привет. Входи, входи...
Джимми вошел вслед за хозяином в прихожую.
— Да ты совсем озяб. Снимай-ка свою куртку и ступай к камину, погрейся.
Джимми снял куртку и отдал ее священнику. Не произнеся ни слова, он проследовал за Ричардом в кабинет.
— Садись, садись, — пригласил священник, указывая на диван.
Джимми взял стул у камина и сел на него. Он наклонился вперед, положив локти на колени. Пробежал пальцами по влажным волосам — руки дрожали. Он вытащил сигарету, закурил и взглянул на Ричарда.
— Я пришел сюда не потому, что хотел помириться и не из-за прочего вздора. Понятно?
Ричард потер затылок и сел на диван напротив Джимми.
— Ладно, сынок. Я могу это понять. Прощение надо заслужить.
— И ты не должен мне проповедовать всякую чепуху.
Мальчик затянулся сигаретой, силясь выглядеть уверенно. Он старался не встречаться с Ричардом глазами, глядя куда-то мимо, за его спину.
— Я буду откровенен с тобой и скажу прямо, почему я здесь.
Зажав сигарету зубами, он стал шарить в карманах штанов.
— Сегодня я получил письмо, оно пришло к моей маме. — И протянул Ричарду скомканный листок. — Думаю, тебе надо это прочесть.
Ричард взял у Джимми письмо. Пока он читал, в комнате становилось все холоднее. Казалось, в комнату вползло что-то темное — остановилось у плеча и шепчет в ухо страшные слова. Это напоминало тот кошмарный сон, который недавно ему приснился, — ощущение присутствия чего-то ужасного в темноте.
Когда слова наконец иссякли, бумага словно исчезла, остался смысл, не поддающийся пониманию. Неужто все здесь написанное исходит от человеческого существа?
Вопреки тому, что Ричард знал о дьяволе и аде, ему хотелось верить, что люди по своей сути не злы. Эту веру он связывал с тем, что многие из них носят в себе душевную тревогу, полны боли, чувства вины и страдания, и лишь реакция на внешний мир заставляет их совершать поступки, которые только со стороны могут показаться злыми (как твои собственные встречи с мальчиками, столь юными, что тебя могли бы засадить в тюрьму на долгий, долгий срок).
Но священник нутром почувствовал, что в лице автора этого письма он вплотную столкнулся с подлинным, настоящим злом. Темным злом — в чистом виде. Без надежды на искупление.
Наконец он поднял глаза на Джимми, который выжидательно смотрел на него.
— Кто мог тебе написать такое письмо, Джимми? И почему?
Джимми достал еще одну сигарету, зажег ее от окурка предыдущей и молча уставился на огонь.
Когда он заговорил, то старался не смотреть на священника.— Недавно меня снял на Лоренс-авеню один клиент...
Ричард Гребб сел на диван, готовый не прерывать мальчика и выслушать всю историю, которую он собирался ему рассказать.
— Короче, первая остановка у нас была на Фостер-бич. Знаешь? Ну вот... как только мы там оказались, я попытался... короче... мне не удалось. А потом все и случилось...
Закончив свой рассказ, Джимми боялся поднять глаза на священника, даже тогда, когда тот сделал попытку заговорить с ним. Он чувствовал, что вот-вот расплачется, и прикусил губу.
— Вот, значит, что со мной приключилось... — закончил Джимми, — и теперь я очень боюсь, что то же самое происходит с моими друзьями.
Джимми посмотрел наконец на священника.
— И еще я боюсь, что он придет и за мной. Как пообещал в письме...
Джимми с надеждой смотрел на Ричарда, ожидая от священника чего-то такого, отчего все сразу изменится — придет избавление. Но почему, собственно, он должен что-то сделать? Когда это взрослые делали именно то, чего от них ждали?!
Все, что было в Ричарде лучшего — его христианское милосердие либо иные добрые чувства, — подсказывало ему, что надо немедленно встать, подойти к мальчику, обнять и утешить его. Но он знал, как Джимми воспримет это. Стоит ему обнять Джимми, и это тут же оттолкнет от него мальчика.
Знал он и другое: это не единственная причина, по которой он должен держаться подальше от Джимми Фелза.
И потому он сказал:
— Джимми, я сделаю все, что смогу, чтобы тебе ничто не угрожало. Ты не считаешь, что нужно отнести это письмо в полицию? Возможно, они смогли бы...
Ричард остановился, не окончив фразы, потому что Джимми встал, повернулся к нему спиной и направился к двери.
— Я знал, что ты мне ответишь так. Я ухожу.
— Минутку! Сядь, Джимми. Я не сделаю ничего, что ты не одобришь. Я просто подумал, что полиция могла бы помочь выяснить, кто этот человек. Может быть, он известный преступник и совершал что-нибудь подобное и прежде.
— И, может быть, эти ублюдские копы прихватят заодно и того парня, который продает свой член, чтобы как-то перебиться. Вот-вот, правильно. И как давно, ты говоришь, живешь в этом округе? Похоже, дорогой, ты вообще не здесь живешь.
Ричард удивился, откуда такая враждебность. Ведь не только из-за его предложения, которое, согласен, не идеально и труднореализуемо. Но ведь им в конце-то концов все равно придется обратиться в полицию. Что толку, если он установит дежурство и будет охранять Джимми в одиночку.
Джимми мерил шагами комнату, курил, останавливался, чтобы поглядеть в окно. Что он там видит, думал Ричард.
— Послушай, никаких копов, ладно? — сказал наконец Джимми. — То, что со мной произошло, произошло потому, что я искал клиента. Копам наплевать на таких, как я. Поверь мне, я знаю. Если этот малый хочет засунуть кулак мне в задницу, то копы не увидят в этом большой беды. Я от этого не подох — и ладно. А вот ежели я умру от чего-то в этом роде, тогда они зашевелятся. Но и в этом случае им плевать: такая мразь, как я, получает по заслугам — вот и все.