Эпоха бронзы лесной полосы СССР

Погребальный обряд и сопровождающий умерших инвентарь позволяют судить о некоторых сторонах религиозных представлений глазковцев. Ладьеобразные надмогильные каменные кладки, ориентировка покойника по течению реки говорят о том, что «страна мертвых» была на севере и попасть туда можно было лишь речным путем. Набор погребального инвентаря соответствует половозрастному разделению труда, которое сохраняется и в загробном мире. Намеренные поломки орудий (наконечников стрел, топоров), положенных с покойником, видимо, связаны не столько со страхом перед умершими, сколько с необходимостью «умерщвления» орудий, отправленных в «страну мертвых».

Похоже, что в социальной жизни глазковцев преобладали элементы патриархального уклада. Это отражено в наличии немногочисленных парных одномогильных захоронений, в которых лежали мужчины с женами-наложницами, и парных «соседских» погребений, где мужчина и женщина лежали в расположенных рядом отдельных могилах, объединенных иногда единой каменной кладкой. Могилы соседского типа, вероятно, принадлежали супругам, умершим в разное время. Появление соседских могил, в которых погребались супруги и их дети, свидетельствует, видимо, о замене родовых могильников семейными. Существование в глазковской культуре одномогильных захоронений двух мужчин А.П. Окладников объясняет появлением рабов-военнопленных. Последним могли принадлежать и безынвентарные погребения, встречаемые в глазковских могильниках наряду с «богатыми» могилами. В соседском погребении 1 Верхней Бурети в одной из могил были похоронены убитые стрелами женщина около 40 лет и ребенок в возрасте до одного года, а в другой — мужчина 40 с лишним лет. Убийство женщины и ребенка определяется как ритуальное, совершенное при погребении господина-мужа.

Для глазковской культуры известен ряд погребений мужчин, скончавшихся от боевых ран стрелами. В могиле 3 Нижней Бурети и в погребениях 17 и 28 Верхоленского могильника в костях скелетов найдены застрявшие стрелы. В двойном захоронении молодого человека и подростка у с. Усть-Илга на р. Лене первый костяк был перекрыт обломками не менее четырех десятков костяных пластин прямоугольной формы размерами 24x4x0,5 см. Вероятно, они являлись частями боевых защитных приспособлений. С умершим был положен большой нефритовый топор, служивший, возможно, боевым оружием. Не исключено, что многие глазковские топорики использовались как томагавки.

Есть основания предполагать, что в особенностях вооружения и погребального обряда отразились кровавые столкновения, участившиеся во второй половине II тыс. до н. э. в связи с начавшимся разложением первобытно-общинных отношений, появлением рабов и рабынь, а также с увеличением численности населения на юге Восточной Сибири и перемещениями этнических групп из степных и лесостепных районов в более северные районы, что было обусловлено усыханием климата. Население степей должно было в условиях прогрессирующей аридизации климата искать пути к выживанию. Одним из таких путей были миграции степняков на север, что влекло за собой проникновение на север ряда достижений южных культур.

Период ранней бронзы в Забайкалье. Изучение бронзового века Забайкалья началось еще в дореволюционный период, но до недавнего времени объектом исследования являлись в основном плиточные могилы и случайные находки бронзовых изделий карасукского облика. Знакомство с периодом ранней бронзы началось по существу лишь с раскопок Фофановского могильника на р. Селенге (Окладников, 1928, 1950а; Герасимов, 1941). Материалы этого памятника позволили А.П. Окладникову выделить два типа погребальных комплексов, характеризующих ранний и поздний периоды эпохи бронзы. К раннему были отнесены погребения с типично глазковским инвентарем, к позднему — погребения с бронзовыми орудиями, напоминающими карасукские изделия Южной Сибири, и с керамикой, покрытой «вафельными» отпечатками. Дальнейшие археологические исследования привели к появлению ряда публикаций с обобщающей характеристикой эпохи бронзы по материалам памятников Западного и Восточного Забайкалья (Гришин, 1975, 1981; Ивашина, 1979; Кириллов, 1979, 1981; Кириллов, Рижский, 1973; Окладников, Кириллов, 1980).

Л.Г. Ивашина отнесла памятники эпохи ранней бронзы Западного Забайкалья к особому фофановскому этапу, названному по Фофановскому могильнику, где выявлена большая группа погребений с инвентарем глазковского типа. К фофановскому этапу здесь были отнесены также стоянка Харга I в районе Еравинских озер и погребение 8 могильника Бухусан, где найден скелет, лежавший под каменной кладкой, с вытянутыми вдоль тела руками, ориентированный ногами на запад с небольшим отклонением к северу. Череп отсутствовал, на его месте находился крупный каменный скребок. Правая рука сжимала бронзовый двулезвийный, слегка изогнутый нож, имевший, видимо, деревянную рукоятку. Кроме того, в могиле найдены каменный наконечник стрелы с вогнутым основанием, заготовки костяных орудий, клык кабарги и несколько отщепов. Со стоянки Харга I, относящейся в основном к неолиту, происходят обломки бронзовой трубки-пронизки. Исходя из глазковских аналогий, Л.Г. Ивашина датировала фофановский этап II тыс. до н. э. (1976).

Посуда, аналогичная глазковской, найдена еще на ряде забайкальских стоянок: в низовьях р. Селенги и на восточном побережье Байкала. Эта керамика, как и инвентарь местных погребений, по своему облику вполне глазковская. Однако А.П. Окладников обратил внимание на одну особенность фофановских погребений, заключающуюся в том, что абсолютное большинство умерших, в отличие от глазковских покойников Прибайкалья, было похоронено с подогнутыми ногами. Другой отличительной чертой фофановских погребений является присутствие в них намеренно испорченных нефритовых топоров. Отмеченные особенности носят не культурный, а локальный характер, что позволяет относить фофановские комплексы к одному из вариантов глазковской культуры.

По Л.Г. Ивашиной, фофановские памятники Восточного Забайкалья близки и синхронны финальным доронинским, на которых уже есть свидетельства знакомства с металлом. Комплексы доронинского типа были выделены как заключительный этап «забайкальской» неолитической культуры в результате работ читинских археологов (Кириллов, 1969; Кириллов, Рижский, 1973). Однако в последние годы в Юго-Восточном Забайкалье открыта ононская неолитическая культура, внутри которой намечены три этапа: чиндантский, будуланский и амоголонский (Окладников, Кириллов, 1980; Кириллов, 1981). На амоголонском этапе появляются керамика (вафельная, со слегка залощенной поверхностью, с накладными рассеченными валиками и др.) и каменные орудия, типичные для периода ранней бронзы, хотя металл и следы его обработки не обнаружены. Памятники ранней бронзы, характеризуемые металлическими изделиями, датируются И.И. Кирилловым XVII–XIII вв. до н. э., а для периода поздней бронзы, синхронизируемого с карасукской культурой, он выделяет особую дворцовскую культуру.

Ю.С. Гришин (1981) предложил несколько иную периодизацию бронзового века Восточного Забайкалья. Он считает, что местное население познакомилось с изделиями из меди в конце будуланского этапа, примерно в XVIII–XVI вв. до н. э. К следующему, доронинскому этапу (XV–IX вв. до н. э.) он отнес памятники с признаками широкого вхождения в обиход металлических изделий, уже определенно являющихся продуктом местного производства. В это время происходит становление особенностей погребального обряда и появление ряда черт, свойственных культуре плиточных могил, расцвет которой соответствует тапхарскому этапу (VIII–VI вв. до н. э.), отмеченному использованием первых железных изделий.

В своих последних работах И.И. Кириллов, дав название «доронинская» одной из выделенных им неолитических культур Восточного Забайкалья, отказался от наименования «доронинский этап». Он отнес памятники этого этапа к глазковскому времени, т. е. к периоду ранней бронзы. При разных наименованиях этапов и некоторых различиях в интерпретации их отдельных признаков и Ю.С. Гришин, и И.И. Кириллов рассматривают становление бронзового века Восточного Забайкалья как итог развития местных культур, при влиянии соседних: с юга — культур Монголии, с запада — глазковской, с севера — ымыяхтахской. Именно с последней они связывают появление вафельной керамики.

Время проникновения вафельной керамики в Забайкалье исследователи определяют по-разному. А.П. Окладников (1955, с. 198–200) отнес ее к шиверскому времени и сопоставил с глиняной посудой Маньчжурии. Ю.С. Гришин также допускал возможность появления вафельной посуды в Восточном Забайкалье в позднеглазковский период. Исходя из того, что она была широко распространена в неолитическую эпоху на Дальнем Востоке и в Якутии, Ю.С. Гришин склонялся к мнению о проникновении ее в Забайкалье из этих областей и наибольшем ее распространении здесь в карасукско-шиверское время. Вафельную керамику Шевьинской стоянки он датировал второй половиной II тыс. до н. э. И.И. Кириллов в отличие от Ю.С. Гришина видел в ней один из основных признаков доронинского этапа, синхронного глазковскому (Кириллов, Рижский, 1973). В связи с ранними датами вафельной керамики ымыяхтахской культуры в Якутии в своих последних работах А.П. Окладников и И.И. Кириллов (1980), Ю.С. Гришин (1981) отнесли время ее появления в Забайкалье к позднему неолиту.