Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Шрифт:
По мнению Данилевского, данная запись представляет собой своеобразный «ребус», ключ к которому следует искать в «Сказании о 12 драгоценных камнях на ризе первосвященника» — сочинении отца Церкви Епифания Кипрского (367—408), почти наверняка известном летописцу, как предполагал еще А.А. Шахматов, поскольку сокращенный древнерусский перевод «Сказания» был включен в киевский Изборник 1073 г. Трактат Епифания развивает древнее учение о мистико-символической связи свойств драгоценных камней с характером и нравственным обликом человека, опираясь на одно место Библии, где говорится, что в наперсник (нагрудное украшение четырехугольной формы) первосвященника Аарона были вправлены 12 различных драгоценных камней — по числу сыновей Иакова, родоначальников колен Израилевых, чьи имена были вырезаны по одному на каждом камне (Исх., 28: 15—21). Епифаний взял на себя труд уточнить библейское предание. Исходя из личных качеств сыновей Иакова, он уподобил каждого из них определенному камню (рубину, топазу, изумруду и т. д.), согласно магическим свойствам последних. «Судя по всему, — считает Данилевский, — именно порядок перечисления камней и определил последовательность упоминания сыновей Владимира (в росписи его детей под 980 г. — С. Ц.). Каждый
К сожалению, приходится возразить, что сенсации не произошло. Ученого подвела небрежность в анализе обоих источников, выразившаяся в отказе от их всестороннего изучения. При ближайшем рассмотрении в приведенных им доводах обнаруживаются большие натяжки и неоправданные допущения.
Во-первых, даже с формальной стороны летописная роспись детей Владимира под 980 г. с ее двумя дочерьми и десятью сыновьями (двое из которых носят одинаковые имена) вряд ли годится для сопоставления с перечнем 12 сыновей Иакова. Последний с гораздо большим основанием можно сблизить со списком 12 сыновей Владимира из статьи Повести временных лет под 988 г. (см. выше), на который библейская числовая символика безусловно оказала непосредственное влияние, но очередность перечисления Владимировичей там совершенно иная: Святополку отведено третье место, тогда как седьмое принадлежит Мстиславу, а одиннадцатое — Позвизду; никакой тайной переклички с именами сыновей Иакова из «Сказания о 12 камнях» в данном случае вообще не наблюдается.
Во-вторых, Бориса при всем желании невозможно приравнять к Иосифу по той простой причине, что Иосиф все-таки не был убит братьями.
В-третьих, согласно летописно-житийной традиции, Святополк убил не только Бориса, но еще и двоих других своих братьев, что уже совсем никак не согласуется с историей Иосифа и окончательно нарушает все постулируемые соответствия между списком под 980 г. и «Сказанием о 12 камнях», поскольку убиенные Глеб (двенадцатое место в летописном перечне) и Святослав (девятое место) не могут быть соотнесены с их порядковыми «двойниками» из текста Епифания — Вениамином и Гадом, которые сами едва не сделались братоубийцами.
В-четвертых, покаянные слова, подобные Дановым, произносит в «Сказании о 12 камнях» и другой сын Иакова — Симеон, «иже имеяше гнев и немилосердие на брата своего Иосифа: хотях бо, рече, преже убити, но запя ми Господь и разреши ми мочь ручную [но остановил меня Господь]…». По логике Данилевского, эта «нравственная характеристика» должна была бы относиться к первому из двух Мстиславов (сыну Владимира от Рогнеды), занимающему, как и Симеон, второе место в ряду своих братьев; однако его в покушении на убийство Бориса летопись не винит.
И в-пятых, покаянное признание Дана и Симеона, собственно, мог бы сделать каждый из оставшихся братьев Иосифа, но далеко не все братья и тем более сестры Бориса, Глеба и Святослава.
Таким образом, если в целом роспись сыновей Владимира под 980 г. и перечень сыновей Иакова в «Сказании о 12 камнях» не дают ни малейшего повода для их сопоставления на предмет взаимозависимости, то сходство отдельных деталей обоих источников следует признать случайностью.
В поисках прямых доказательств невиновности Святополка некоторые ученые апеллировали к свидетельству «Пряди об Эймунде», главный герой которой, по всей видимости, был реальным историческим лицом. Сага рассказывает, что во время отсутствия Эймунда в Норвегии конунг Олав II Святой, приходившийся ему побратимом, захватил его родовые владения в Уппланде. Вернувшись на родину, Эймунд не стал затевать междоусобицу, а предложил своим людям отправиться за богатством и славой на Русь, «в Гардарики»: «Я слышал о смерти Вальдимара конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое его сыновей, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному теперь досталось больше, чем другим. И зовется Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший среди них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав. Бурицлав держит Кэнугард, а это — лучшее княжество во всей Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Палтескью и всю область, что сюда принадлежит. Теперь у них разлад из-за владений, и всех больше недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше: он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает, что он потому ниже своих предков. И пришло мне теперь на мысль, если вы согласны, отправиться туда и побывать у каждого из этих конунгов, а больше у тех, которые хотят держать свои владения и довольствоваться тем, чем наделил их отец».
Поступив на службу к Ярицлейву, Эймунд и его викинги дважды помогли ему отбить нападения Бурицлава, который действовал в союзе со «злыми народами» — бьярмами, турками и блокуманами. Когда же Бурицлав нарушил мир в третий раз, норвежцы, по своему почину и с молчаливого согласия Ярицлейва, устроили засаду и убили его. Отрубленную голову Бурицлава торжествующий Эймунд преподнес Ярицлейву как доказательство своего подвига. И тогда «весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва конунга».
С тех пор как О.И. Сенковский в 1833 г. опубликовал русский перевод «Пряди об Эймунде», отечественные историки многократно использовали этот источник при освещении междоусобной брани Владимировичей. Сведения саги, естественно, старались как-то увязать с сообщением Повести временных лет. Не вызывало сомнений, что конунг Ярицлейв из Хольмгарда — это Ярослав, на момент смерти отца княживший в Новгороде. В Вартилаве, получившем во владение «Палтескью», видели известного по летописи полоцкого князя Брячислава Изяславича (ум. в 1044 г.), который, правда, был не сыном, а внуком Владимира (имя «Вартилав» образовано от «Вратислав» — западнославянского аналога древнерусскому «Брячислав») [184] . Считалось, что превращению Вартилава-Брячислава из племянника в брата Ярослава могла способствовать употребительная форма обращения русских князей друг к другу — «брат», или же здесь сказалось «влияние традиционной в фольклоре триады братьев» {198} . И наконец, третий наследник, Бурицлав, был отождествлен со Святополком, который в борьбе с Ярославом опирался на помощь своего тестя, польского князя Болеслава I Храброго, что, по мнению исследователей, и «послужило причиной замены его имени именем польского короля в форме, знакомой скандинавской литературе» {199} .
При такой интерпретации имен сыновей «конунга Валъдимара» содержание «русского» фрагмента «Пряди об Эймунде» укладывалось в событийную канву Повести временных лет и других памятников без существенных противоречий.184
Не исключено также, что фигура Вартилава совмещает в себе образы двух русских князей — Брячислава и Мстислава (см.: Древнерусские города в древнескандинавской письменности. С. ИЗ. Примеч. 7).
Сложившийся историографический канон нарушил Н.Н. Ильин{200}. Соглашаясь с тем, что имя Бурицлав, скорее всего, является собирательным, поглощающим «всех тогдашних врагов» Ярицлейва/Ярослава, историк, однако, настаивал, что историческим прообразом Бурицлава следует считать не Святополка, а Бориса. Гипотеза эта держится на двух основных аргументах: 1) созвучии имени Бурицлав с полной формой славянского имени Борис — Борислав и 2) утверждении, что описание в саге убийства Бурицлава викингами Эймунда «в ряде существенных подробностей совпадает с убиением Бориса, как о нем повествует «Сказание» (о Борисе и Глебе. — С. Ц.), а за ним и летопись»{201}. Такое прочтение саги лишало Бориса ореола безвинного мученика и перелагало ответственность за его убийство со Святополка на Ярослава.
Выводы Ильина нашли приверженцев в научной среде {202} . Впрочем, историко-филологическая критика достаточно быстро обнажила полную несостоятельность их базовой аргументации. Случайное фонетическое сходство имен не может служить поводом для отождествления «Бурицлава» с Борисом. В «Пряди об Эймунде» этот персонаж назван старшим братом Ярицлейва / Ярослава, и, кроме того, имя Бурицлав еще несколько раз встречается в сагах именно в качестве аналога славянскому Болеслав, причем во всех этих случаях речь несомненно идет о Болеславе I Храбром {203} . Это неоспоримо доказывает, что «Прядь об Эймунде» ведет рассказ о Святополке, «слившемся» со своим союзником, Болеславом I [185] .
185
А.И. Лященко в связи с этим подчеркивал, что «русская летопись при описании этих столкновений (Ярослава со Святополком и Болеславом в 1018 г. — С. Ц.) имя Болеслава ставит первым», а «в лагере Ярослава говорится прежде всего о борьбе с Болеславом» (Лященко А.И. Eymun dar Saga и русские летописи. С. 1072).
Что касается литературных параллелей сценам убийства Бурицлава и предъявления его отрубленной головы Ярицлейву, то при более детальном исследовании их обнаружили не в Повести временных лет, а в древнескандинавской, западноевропейской, византийской и античной литературах {204} . [186]
Есть у гипотезы Ильина и непреодолимые хронологические затруднения. Она предполагает, что Эймунд прибыл к Ярославу в 1015 или 1016 г., ибо только в этом случае три схватки Ярицлейва с Бурицлавом можно худо-бедно приурочить к основным вехам борьбы Ярослава со Святополком, которые отмечены в летописи: 1016 г. — битва при Любече, 1018 г. — захват поляками Киева, 1019 г. — поражение Святополка в битве на Альте и его смерть. Но, как справедливо указывает А.В. Назаренко, подобная датировка приезда Эймунда на Русь «никак не вытекает из текста «Пряди», из которой видно только, что Эймунд покинул Норвегию после того, как Олав Святой там достаточно прочно укрепился, и после смерти на Руси Владимира Святославича. Тем самым речь может идти как о 1016 г., так и о более позднем времени (шаткие идентификации описаний «Пряди» с реальными событиями на Руси в 1016—1019 гг., которые сами нуждаются в доказательствах, не могут, разумеется, служить основанием для датировок). Более того, в «Пряди» определенно сказано, что Эймунд появился в Норвегии после победы короля Олава над пятью упплёндскими конунгами (это событие, согласно внутренней хронологии «Саги об Олаве Святом», произошло зимой 1017/18 г. — С.Ц.)… Эймунд прибыл в Норвегию «немного спустя», а значит, не ранее, чем в 1018 г., и только после совещания со своими сторонниками и сбора дружины, не желая встречи с королем Олавом, удалился на Русь», где он появился, вероятно, только в 1019 г. {205} Но в 1018—1019 гг. Борис никак не мог выступать противником Ярослава в борьбе за власть, поскольку был уже давно мертв.
186
Были попытки доказать правдивость эпизода «Пряди» с отрубленной головой Бурицлава при помощи иллюстративного материала древнерусских памятников. На одной миниатюре в так называемой Радзивилловской летописи убийцы Бориса передают Святополку меч убитого князя и какой-то круглый предмет, — как предположил М.Х. Алешковский, голову мученика. Однако объяснять летописный рисунок через содержание скандинавского источника, о котором древнерусский художник не имел ни малейшего понятия, недопустимо хотя бы по методологическим соображениям.
Пожалуй, самый сокрушительный довод против версии Ильина сформулировал В. Кожинов, заметивший, что она не столько обеляет Святополка, сколько вообще исключает его из числа действующих лиц княжеской междоусобицы 1015—1019 гг., «ведь если бы Ярослав в самом деле боролся за власть с Борисом, ему все равно пришлось бы затем, после убийства Бориса, воевать со вторым соперником — Святополком (и его тестем Болеславом)»{206}. Между тем в «Пряди» Ярицлейв, покончив с Бурицлавом, вступает в конфликт с Вартилавом-Брячиславом. Получается, что этот наидостовернейший, на взгляд Ильина и его последователей, источник ровным счетом ничего не знает о противоборстве Ярослава со Святополком в 1018—1019 гг., надежно засвидетельствованном древнерусскими и иностранными авторами, и даже не подозревает о существовании самого Святополка. Традиционный подход к истолкованию имени «Бурицлав» свободен от данного противоречия, и потому более предпочтителен. Однако и в этом случае у историков нет причин украшать свои сочинения захватывающими эпизодами приключений Эймунда ввиду того, что «по своему содержанию «Прядь» является не исторической сагой, а чисто литературным произведением»{207}.
Заглянув в лабиринты и тупики, по которым десятилетиями блуждает научная мысль, обратимся наконец к единственному средневековому тексту, способному пролить свет на подлинную роль Святополка в событиях 1015 г. Это — уже знакомое нам сообщение Титмара Мерзебургского о раскрытии заговора Святополка против Владимира, в результате чего мятежный княжич, его жена и епископ Рейнберн очутились в темнице. «После этого, — продолжает Титмар, — названный король [Владимир] умер в преклонных летах, оставив все свое наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там [то есть на Руси] жену, он бежал к тестю [Болеславу I]». И далее немецкий хронист еще раз подтверждает, что после кончины Владимира «власть его делят между собой его сыновья», то есть братья сбежавшего Святополка.