Эпоха мертворожденных

Вот уж — загадка Судьбы. Машина, при любом ином раскладе первая бы попавшая под раздачу, — прошла через Родаковский перевал! Как минимум, два раза была бита в засадах и — выжила!

Когда мы своей четверкой добрались до позиций Кобеняка, народ грузил убитых и раненых — готовились выдвигаться на базу. Машины Штейнберга я встретил на дороге десять минут назад, там же, где успел переговорить с самим Петей. Вот-вот он двинет вслед за нами.

У края Сухой балки компактным табором сгрудилось четырнадцать человек в различной форме и знаках отличия контингентов СОР. Многие со свежими перевязками сидели и лежали прямо на мокром снегу. Один часовой, подстелив под задницу трофейный ранец, сверху вниз с невысокого склона лениво поплевывал на своих подопечных. Пленные?! Твою мать! Вот только этого мне сейчас не хватало…

— Жихарев, Кобеняка! Это что, блядь, такое? Смерти моей хотите?!

Юрец лишь зло зыркает в мою сторону. Степаныч, скроив виноватую рожу, на ходу разводит руками. Отмахнувшись, направляюсь к раненым.

Ильяс с каменным лицом, прислонившись спиной к колесу грузовика, курит, глядя вдаль. Бинты с правой стороны головы быстро напитываются кровью. Бордовая капель, сворачиваясь на глазах, набухает над скулой и готова вновь сорваться тонкой струйкой по щеке и шее. Присел рядышком.

— Ты — как, братишка?

Явно прочтя по губам, кивает:

— Да мне что — нормально. Пацанам — досталось…

В глазах застыла снежная пустошь. Не отмороженная прострация, конечно, но мужик еще там — в своем секторе, по левую сторону от подъема.

Подошел Жихарь. Не дожидаясь вопросов, докладывает о состоянии взводного-два.

— Пол-уха снесло и скальп надвое развалило. Шкуру примотали. Черепуха, кажись, цела, но по-любому надо срочно везти — приглушило конкретно.

— Ходит?

— Да. Вышел сам, только два раза стошнило, пока доползли.

— Что с остальными?

— Хуже, чем думали. Двоих можем не довезти. Еще четверо под вопросом — тяжелые. Остальные более-менее в норме.

— Как закончишь, давай — строй народ и броском на базу.

Юра кивает и уходит подгонять бойцов.

Ильяс крепко жмет руку и, мотнув головой, показывает — мол: «Иди!» Спокойный и отстраненный: да делов-то?! Полбашки разворотило — подумаешь…

Подошел к Гирману. Боря уже отдышался. О недавней горячке боя свидетельствует лишь чумазое, закопченное лицо, сбившийся свитер да потемневший бинт вместо срезанного с предплечья рукава. Обнялись. Пытаюсь улыбнуться — сколько знакомы, никак не могу привыкнуть к его оскалу. Он ловит взгляд и, как бы между делом, подтягивает горловину до глаз. В группе у него осталось пять человек. Двух убитых уже погрузили в одной плащ-палатке — гранатометный расчет порвало в фарш прямым танковым попаданием. Обдолбленный промедолом раненый сидит прямо на земле, ждет, пока домотают культю — все, что осталось от левой ноги.

Рядом Никольский. Тоже что демон преисподней — весь в грязи, в какой-то гари, да, сверх того, чужой кровью перепачкан. Рожа дикая, злая, орет на народ — еще одно подгоняло в пару к первому взводному.

— Брат! Хорошо выглядишь!

Борюсик на мгновение зависает, потом втыкается и, растянувшись в улыбке, переключает огонь на меня.

— Какой, нах, «хорошо», Аркадьич?! В голове, ётать, до сих пор салюты бахают! — Голос не свой, слишком громкий, точно контужен — сам себя не слышит.

Прижал к себе и чуть не в ухо кричу:

— На морде трупных пятен нет, значит, хорошо!

Боря смеется. Сейчас для него война закончилась. Причем — невиданной победой. Что будет через полчаса — побоку.

Подтянулись остальные командиры — закончили с погрузкой. Заодно разобрался с пленными.

Часть «шпакив» подцепили выходившие первыми новобранцы из крупнокалиберных расчетов — сняли экипаж с подбитого минного трала в голове колонны. Обрадовались, невзирая на свежие бинты, нагрузили на тормозяускасов железо и пинками погнали к месту сбора. Жихарь, понятное дело, этого не видел. Знал бы — бойцы сами свои «Утесы» потащили бы, а мне на четверых ослов — меньше головняка. Как пить дать!

Десяток подцепил Прокоп — выпросил у Степаныча отдельную ходку БТРом и свистнул желающих прокатиться за «евроидами». Те же, бараны, перевязав раненых, сгурьбились толпой подле подбитой чешской КШМ и даже не подумали дать драпака. Ну что за идиоты! Прокопенко потом всю дорогу, под радостное улюлюканье рассевшейся на броне пехоты, тупо гнал их, вместе с носилками, перед броней пехом. Четыре чеха, четверо пшеков и еще двое прибалтов пополнили интервент-национальный коллектив.

Пока Костик настраивал свой баян, я отправил Жихаря с остатками отряда и всем гамузом. Пора было двигать и автомобильной колонне.

— Кобеняка! Пока чисто, под прикрытием «бэтээра» дуй по Бахмутке в город. Да! И забери отсюда Педалю — пусть на джип садится. Живо-живо, Василь Степанович…

Переговоры с командованием каким-то запредельным откровением, понятно, не стали. Это у меня сверхзадача решена — хоть сию секунду звезду героя шпиль на сиськи, а вот у старших товарищей — движняк в самом разгаре. По поводу не отличавшегося изысканным остроумием вопроса «что делать с пленными» Колодий, не паря голову, отрубил:

— Мэни — по сараю, сам дрочися…

Зато у Буслаева я, как потомственный везунчик, залетел именно под ту самую руку — там меня только и ждали…

— Какие «шпаки», Дубрава?! Здрахуйте, родные! Издеваешься?!

— Без вариантов, Белка, виноват. Мои действия?

— Ты — знаешь! Повторить открытой связью?

— Понял, Белка…

— Когда выходишь на Террикон?

— Мои уже выдвинулись. Сейчас подойдут машины Седьмого — с ними доеду.

— А твой транспорт?

— Отправил с Шестым — целее будет.

— Добро, Дубрава.

Жихарь встречал меня у ворот АТП — заканчивали выгрузку тяжелого вооружения. Заодно помогли с «подносами» Штейнбергу. Скромный «эн-зэ» 82-мм мин складирован на базе заблаговременно. Тяжелые полковые минометы и «Васильки» с большинством своих людей Петя отправил следом за колонной Степаныча — на пузе это добро не потаскаешь, а любую технику СОРовцы вычислят мгновенно и, ясен-красен, безжалостно попалят.

Группы бойцов потянулись на территорию «Родаковоресурсы» — занимать закрепленные позиции. На АТП осталось полтора десятка человек, в основном сержанты, офицеры и мои афганцы.

У бокса шиномонтажа в углу сидели пленные. Чистые, невинные глаза: противоестественная смесь удивления и спокойствия. Есть и оглушенность, конечно, и растерянность, но видно же: их внутреннее состояние совершенно неадекватно реальной обстановке.

Насколько все же мы не похожи. Во всем! Поменяйся сейчас любой из них одеждой с Никольским или еще с кем из моих замызганных пацанов, один хрен — за версту видно: это — наш, а это — «шпак». Даже не в узнаваемом мордолитете, нет! Дело в отражаемом во взгляде восприятии мира. СОРовцы — из игрушечного бытия раскрашенных картонных городов и целлулоидной природы. Мои мужики — из пропахших горем подвалов скотобойни. Это как посадить рядом королевского пуделя с гламурной выставки и туркменского алабая из калмыцкой степи. Одни — из сладенькой мечты. Другие — из беспощадной реальности.