Эпоха последних слов

— Нет, — пояснил тот. — Когда шаман умирает, его кожа используется для барабана. Потом их хоронят вместе.

— Вы же не хороните умерших.

— Павших, — поправил провожатый. — Погибший на поле боя не нуждается в погребении. А шаманов мы сжигаем. Иначе их души не найдут сюда дороги.

Он помолчал и добавил:

— Они не любят чужаков.

Рихард не нашелся, что сказать. Да и не было нужды в словах — они вышли в большую пещеру, где возникал ритм. Огромные костры горели на высоких пирамидах, сложенных из грубо отесанных каменных блоков, разгоняли оранжевым светом густую, плотную тьму, разбрасывали по стенам тени, непрерывно извивающиеся в сложном, противоестественном танце. Из чадной черноты, в которой тонул потолок пещеры, ужасными сталактитами спускались связки белых костей и черепов. Рыцарю хватило одного взгляда, чтобы различить среди них и человеческие. Но отнюдь не это произвело на него самое жуткое впечатление.

На ступенях пирамид сидели музыканты. Массивные, сгорбленные фигуры, безликие, бесформенные: их полностью скрывали накидки и маски из козьих шкур, украшенные множеством звериных рогов, когтей и пестрых перьев. Некоторые маски были сплошными, без прорезей, на других прорези стягивались грубыми стежками, и лишь у немногих сквозь неровные дыры в шкурах виднелись налитые кровью белки закатившихся глаз или кривые желтые клыки.

Ладони и заскорузлые пальцы беспрестанно опускались на мембраны высоких деревянных барабанов, наполняя полумрак пещеры тяжелым гулом ударов. Эхо билось в стены, отражалось от колышущихся в такт теней, вырывалось сквозь широкий проем в коридор, ведущий к каменной пасти.

Когда Рихард вошел, шаманы сидели совершенно неподвижно: их можно было бы принять за своеобразные украшения пирамид, покрытые шкурами статуи, если бы не стучащие руки. Но стоило ему сделать пару шагов в глубь зала, как фигуры зашевелились, беспокойно, беспорядочно, словно разбуженные посреди глубокого сна. Ритм резко ускорился, самозабвенный пафос сменился тревожностью, затем угрозой. Рыцарь чувствовал это так же ясно, словно имел возможность смотреть в зубастые лица привратников. В любую секунду его запросто могла постичь участь несчастных, пытавшихся пройти здесь раньше и наполнивших своими костями узлы, свисающие с потолка. Развернуться и побежать назад не давало только странное ощущение всемогущества, бессмысленный, но непобедимый кураж, ведомый лишь истинным героям, являющийся на самом пороге гибели.

Некоторые из музыкантов поднимались во весь рост, заслоняя собой костры на вершинах пирамид. В редких прорезях масок ворочались безумно вытаращенные глаза и скалились, истекая слюной, хищные пасти.

Рихард шагал вперед, не глядя под ноги, не поворачивая головы. Если хоть один из них бросится на него, битвы не избежать, и, скорее всего, она получится короткой. Мягкая, податливая человеческая плоть не способна поспорить с острыми клыками в полпальца длиной. Но он готов был драться до самого конца. До тех пор, пока не перегрызут горло, не оторвут голову. И от предвкушения боя, пусть и заведомо проигранного, глубоко внутри, где-то под сердцем, разгорался белый, прозрачный огонь радости. Что может быть лучше, чем схлестнуться с врагом, доказывая свое право на существование? Что может быть лучше, чем, проигрывая поединок, на последнем издыхании впиться зубами в душащую тебя руку, ощутить во рту соленый вкус чужой крови, чужой боли? В подобные моменты, на краю пропасти, лицом к лицу с непобедимым, неизбывным, всепоглощающим финалом, жизнь тоже становится бесконечной, вспыхивает ослепительно, подобно тысячам солнц. И сквозь это сияние на тебя смотрит вселенская вечность. Как на равного.

Рихард не ускорял шага, хотя боковым зрением видел, что шаманы начинают спускаться с пирамид, тянуться к нему когтистыми лапами. Барабаны стихали один за другим. Ритм оставшихся сломался, превратился в какофонию, беспорядочное разнозвучие, отзывающееся болью в ушах. Грохот редел, рассыпался на отдельные ручейки, которые стремительно мелели, впитывались в темноту.

В ту самую секунду, когда раздался последний удар по мембране, впереди появилась ровная вертикальная полоса чистого дневного света. Она быстро расширялась, и сквозь нее внутрь лились лучи висящего в зените солнца, захватывая мириады пылинок, висящих в воздухе, делясь с каждой из них толикой своей красоты. С легким, чуть слышным скрипом открывались ворота, ведущие в зеленый океан джунглей. Рихард понял, что прошел последнее испытание.

Сразу за каменным порогом начиналась узкая песчаная тропа, уходящая в глубину зарослей. По обе стороны от нее в высокой ярко-зеленой траве виднелись ржавые шлемы, зазубренные клинки, наконечники копий и пробитые щиты. Судя по всему, здесь проходившие воины избавлялись от ставшего ненужным оружия.

Рыцарь сделал несколько шагов по песку, вслушиваясь во влажный шум леса: гомон бесчисленных птиц и шорох широких пальмовых листьев на сплошном фоне многоголосого лягушачьего ора. Он обернулся. Позади не было ни горы, ни ворот, уводящих внутрь — только тропа, по-змеиному выползающая из чащи. Следы его босых ног виднелись на всем ее протяжении. Может, и вправду только причудились зловещие шаманы и пещера? Орк-провожатый тоже исчез. Да и существовал ли? Воспоминания, мысли путались, смешивались, таяли в сером тумане сознания, и чем сильнее Рихард пытался понять, что происходит, тем меньше понимал. Он твердо знал, что все вокруг него — не реально, что на самом деле его тело, истошно цепляющееся за жизнь, находится где-то далеко, на ином уровне пространства, беззащитное и почти мертвое. Он помнил слова, сказанные орком рядом с разрытой могилой на вершине утеса, помнил ветхий мост над пропастью и широко распахнутую пасть каменной обезьяны. И где-то далеко, либо в глубине джунглей, либо только в его измотанном разуме, вновь звучал глухой барабанный бой.

Рихард вздохнул и двинулся вперед по тропе — в ту сторону, где еще не отпечатались его следы. Он решил не думать о происходящем. Любая дорога рано или поздно заканчивается, и эта тоже наверняка приведет его куда-нибудь.

Полоса песка тянулась сквозь дебри, мимо необычайно высоких, сплошь увитых лианами деревьев, мимо непролазных колючих кустарников, над которыми то тут, то там поднимались статуи, полуразрушенные и поросшие мхом. Иногда путь преграждали поваленные стволы, полные крупных черных муравьев. Груды изрубленных доспехов и поломанного оружия на обочинах становились все больше. Они состояли не только из орочьих образцов: кроме ощетинившихся гвоздями палиц, погнутых ятаганов и потрескавшихся каменных секир попадались гномьи боевые молоты, рыцарские фальшионы, кинжалы, скипетры Паладинов. Иногда, заметив более или менее пригодный клинок, Рихард останавливался, раздумывая, стоит ли взять его. Просто на всякий случай. Но так ни одного и не поднял.

В беспросветной зеленой мгле леса постоянно двигались смутные, едва различимые силуэты, хрустели кусты под чьими-то тяжелыми шагами, и рыцарь все время чувствовал на себе настороженные неприветливые взгляды. Он не тратил силы на то, чтобы рассмотреть тварей, наблюдающих за ним, не отвлекался от основной задачи. Идти. Шаг за шагом, век за веком приближаться к неведомой цели. Ведь не просто же так его притащили сюда. Порой он оборачивался, но лишь для того, чтобы посмотреть на оставленные следы, чтобы убедиться в их — и своей — реальности.

Буйно разросшиеся кроны деревьев смыкались над тропой, не давая солнечному свету проникнуть внутрь, но и без того здесь было очень жарко. Пот градом лился по спине и шее Рихарда, сочащийся влагой воздух с трудом покидал легкие, и в конце концов силы оставили молодого рыцаря. Он медленно брел, опустив глаза, едва переставляя ноги, стараясь сберечь последние крупицы огня, разожженного искрами орочьих барабанов.

Однажды, спустя целые эпохи, когда боль в левом колене стала нестерпимой, он застонал и поднял голову. Песчаная тропа впереди выбегала на обширную болотистую поляну, заросшую камышом и высокими пестрыми цветами. Посреди поляны возвышался холм, на котором…

Не может быть.

Об этом он слышал. Читал. Знал.

Каркасом сооружения служил огромный скелет неизвестного чудовища — возможно, дракона или гигантского василиска. Ребра и остатки крыльев образовывали стены, а усеянный острыми пластинами хребет был чем-то вроде конька крыши. Конструкцию скрепляли многочисленные ржавые цепи, увешанные несчетным количеством более мелких скелетов: людских, орочьих, эльфийских и гномьих. Черепа бесстрастно таращились в пространство, равнодушно встречали яркий солнечный свет, больше не способный ослепить их.

Костяной шатер.

— Не может быть, — пробормотал Рихард вслух, и звук собственного голоса словно бы разбудил его, вернул из пустоты в этот, пусть и не совсем реальный, мир. — Он же ушел. Ушел вместе с остальными… не может быть.

Забыв о боли в колене, разрываемый ужасом и восторгом, рыцарь поспешил к шатру. Что бы ни скрывалось внутри, оно ждало его.

* * *

Он поднимался к свету, и чем прозрачнее становилась тьма вокруг, тем больше он знал о себе. Сначала пришло имя. Вольфганг. Так его звали. Потом появилось еще одно. Рихард. Брат. Тот, кто может спасти или погубить мир. Вслед за этим знанием ворвалась боль, а вместе с ней и воспоминания.