Эр-три

Кроме того, при враче постоянно находился лаборант, но был он какой-то неуловимый: я увидел его как-то мельком, не услышал и даже обонял неуверенно, однако, как оказалось в дальнейшем, работу свою лаборант делал отлично и вовремя.

Я ждал, откровенно говоря, что врач будет чистокровным хомо: если верить статистике, примерно девяносто процентов ученых менталистов — представители именно базовой линии человечества.

Этот же специалист был… В общем, с точным определением расы я даже как-то затруднился.

Представьте себе во всем обычного человека: соразмерных пропорций туловища и головы, нормальных и даже в чем-то приятных черт волевого лица, без рогов, хвоста или шерсти на умной морде. Представьте теперь, что росту этот человек — более двух с половиной метров, то есть — выше большинства самых высоких рас, таких, как огры или даже тролли.

Дополните картину невероятно развитой мускулатурой индивида: например, мне сразу показалось, что белый халат, надетый поверх какой-то эластичной рубашки прямо сейчас треснет вдоль и по шву!

Голосу доктора, совершенно обычному и даже не очень громкому, я даже немного удивился — казалось, что этот невероятный человечище, эта глыба, должен и говорить так же, как выглядит: громко, внушительно и открывать рот исключительно для того, чтобы звать к звездам… И — иногда — принимать пищу.

– Здравствуйте, профессор. Присаживайтесь, - сообщил мне доктор на какой-то немного странно звучащей версии британского. Примерно так, если брать во внимание акцент, мог бы говорить портовый грузчик откуда-нибудь из Норфолка — весомо и даже немного грубо. Короткая фраза звучала полностью понятно, но сам язык казался каким-то низким.

Присаживаться предлагалось на стул, придвинутый к столу. Я зачем-то еще раз оглянулся, снова не увидел неуловимого лаборанта, не дождался ровным счетом никакого внимания от технического персонала, подобрал хвост и уселся со всем возможным удобством.

– Моя фамилия Железо, Григорий Железо. Я — штатный врач-индоктринолог Проекта. С сегодняшнего дня штатный, и, по некоторой информации, именно благодаря Вам.
– Речь доктора сопровождалась странным звуком на самом пределе даже моей замечательной слышимости: будто где-то вдали четкими периодами гудел небольшой трансформатор. Периоды совпадали с артикулируемыми словами.

Слушайте, он даже улыбнулся! Открыто, дружелюбно и без сколько-нибудь заметной задней мысли. Так улыбаются дети, и, иногда, советские астронавты, пресс-конференции с которыми регулярно показывают по телевидению.

– Наша с Вами задача, профессор, максимально быстро и качественно обучить Вас советскому языку. Вам это, конечно, и самому известно.
– Акцент и манера произносить слова вносили в речь доктора своеобразный колорит, но отторжения не вызывали: я приспособился.

– Занятий у нас будет семь, сегодня первое, оно же — вводное.
– продолжил гигантский человек.
– Индоктринация — процедура совершенно безопасная и безболезненная. Немного понимать язык Вы начнете сразу же, буквально сегодня. Далее — будем расширять словарный запас и закреплять пройденное.

– Скажите, а как она, эта ваша процедура, вообще работает?
– я, несмотря на то, что решился окончательно и бесповоротно, некоторые сомнения испытывать продолжал.

Доктор Железо повернулся к похожей на сушилку машине, возле которой продолжали возиться техники. Мне был явлен профиль, не менее могучий и безупречный, чем перед тем фас, но всматриваться я не стал — немного опасался действия проклятия, да и машина представлялась чем-то значительно более интересным.

– Вот, обратите внимание на аппарат.

Я обратил.

– Вам предстоит занять место в кресле и надеть шлем, после чего — уснуть здоровым, пусть и медикаментозным, сном. Спать будете недолго, около получаса по объективному времени. Внутри, для вас лично, - доктор зачем-то выделил это обстоятельство особой интонацией, - может пройти и час, и день, и даже месяц. Все зависит от структуры нейронных связей Вашего мозга, сопротивляемости воздействию чистого эфира и ментальным волнам второго типа.

Я почти ничего не понял, но покивал умудренно.

– Если Вы опасаетесь машины или просто нервничаете, я могу предварительно наложить на Вас успокоительный конструкт, - предложил товарищ Железо.
– Работе установки он не помешает.

– Пожалуй, не стоит, - воспротивился я.
– Индоктринация Ваша… Это ведь довольно стандартная процедура, верно? Бояться нечего?

Рассказывать доктору о наложенном проклятье отчего-то не хотелось, как и о том, что, судя по давешнему кошмару, оно, проклятье, уже пытается активизироваться самым неприятным для меня образом. Как на уже имеющуюся мещанину конструктов наложится еще один, я не знал, и проверять не собирался.

Мысль о том, что индоктринация — это, в целом, тоже применение ментального конструкта, причем существенно более сложного, меня в тот момент почему-то не посетила.

– Вообще, внедрение доктрины нового языка проходит тем проще, чем структурнее и системнее мышление пациента, - доктор извлек откуда-то, видимо, из ящика стола, планшет, лист бумаги, и принялся что-то писать простым карандашом. Все три предмета оказались, паче чаяния, совершенно нормального размера: видимо, колоссальные собственные габариты врача никак не влияли на ловкость или точность движений.
– Скажите, профессор, считаете ли Вы свое мышление структурным и системным?

Я задумался. Отчаянно хотелось себе польстить, но сам я, как никто другой, знал свою импульсивность, тягу к волевым решениям и привычку начисто забывать неинтересные факты.

– Хорошо, спрошу иначе, - доктор как-то по-своему оценил мое молчание.
– Приходилось ли Вам служить в армии?

Вопрос оказался неожиданным и показался неуместным: я задумался еще крепче, чем до того.

Дело в том, что к армии я, конечно, отношения не имел: ни в одной из стран благословляемого Атлантического Запада давно не практикуется принудительный призыв на действительную службу. Представить же, что человек, планирующий выстроить научную карьеру (или получить сколько-нибудь приличное гражданское образование) по доброй воле пойдет в войска, было практически невозможно.

Другое дело, что служба как таковая в моей биографии, все же, случилась: как и каждый житель любого прибрежного хутора Ледяного Острова, юный я проходил матросские курсы на корабле береговой охраны. Корабль носил гордое имя «Тор», был вполне приличного водоизмещения (почти четыре тысячи тонн) и занимался, в основном, тем, что гонял рыбаков по исключительной экономической зоне Исландии.

Курсы длились три месяца, на них нас учили интересному: обращаться с оружием, иногда даже попадая в какую-нибудь плавучую мишень, лихо бегать вверх-вниз по частично обледенелым трапам, пользоваться корабельной радиостанцией, отличать контуры наших и чужих боевых кораблей и даже заклинать не самых сильных духов льда и моря. В общем, если бы какая-нибудь сопредельная держава решила покуситься на нашу треску (а я слабо себе представляю, что в наших территориальных водах еще можно найти), оной державе было бы несдобровать.