Эр-три

– Что встал?
– спросил меня отец.
– Мешки!

Я полез сначала в один мешок, потом во второй.

Содержимое первого из них привело меня в недоумение, второго – заставило задохнуться от восторга. В нем, втором мешке, оказался настоящий стальной шлем, посаженный на крупные клепки, с пристегнутой кольчужной бармицей, нарочитыми отверстиями для ушей и блестящей, будто только что отполированной, мордной маской. Два отверстия, расположенные напротив глаз, были избыточно широки, но я откуда-то уже знал, что бродсворд потому так и называется, что очень широк, что прямой укол им наносится так, чтобы лезвие шло параллельно земле, и, значит, маски таким мечом нипочем не пробить. Еще в голову откуда-то лезло странное «а вот когда в обиход войдет романский клинок...», но так говорили, наверное, обабившиеся франки, и до их мнения мне дела не оказалось.

В первом по порядку, но не по значению, мешке, оказался непонятного вида кожаный... Наверное, пузырь, напоминающий очень грубо выделанный и сейчас сдутый, мяч для игры в гарпаскл, только очень большой.

– Что встал, будущий мужчина?
– уточнил отец.
– Шлем на голову, поплавок надуть!
– и протянул мне освобожденный от рогожного чехла длинный предмет.

Предмет оказался гарпуном, сделанным, как было видно по зеленоватой патине, не из железа даже, а и вовсе из бронзы, и потому редкости и древности необычайной. Древко было охвачено петлей длинной и толстой веревки, ко второму концу которой я и привязал уже надутый к тому времени большой кожаный мяч. Воздух в мяче, кстати, держался вопреки здравому смыслу, и я понял, что поплавок, видимо, на совесть зачарован.

Триста ударов сердца спустя я уже сидел в слегка покачивающейся в отсутствие волнения лодке. Раскачивал мое судно я сам – сначала неловко, а потом все более умело отталкиваясь от спокойной воды тем самым, похожим на лопату, веслом. Куда плыть, я уже знал: строго от берега. Чего ждал от меня отец, я знал тоже: сегодня мой гарпун должен был насмерть поразить Морского Зверя Грю: именно так в нашей древней семье – испокон веку – мальчики становились мужчинами.

– Смотри, сын! Видишь, как ярок Высокий Свет?
– вдруг закричал с берега отец, показывая левой рукой на неожиданное северное сияние, - Белка горной кручи прозревает путь твой сквозь бурю клятв!

– Как Вы себя чувствуете, профессор?
– лицо склонившейся надо мной доктора Тычкановой выражало нешуточную озабоченность.

– Я... Я не знаю, - во-первых, я действительно не знал. Во-вторых, и вовсе слабо понимал, где нахожусь и что происходит. Саму Тычканову я, конечно, узнал сразу же, себя вспомнил нынешнего и верно, а вот в отношении всего остального были серьезные вопросы, и, в первую очередь к себе самому.

Видите ли, история, которую я вспомнил... Это была история чья угодно, но только не моя. Я, будущий профессор Лодур Амлетссон, действительно родился в середине октября, семнадцатого числа, только произошло это в последней четверти просвещенного и технологичного XX века. Поэтому выход в море за первым зверем состояться, конечно не мог.

В нашей семье, насколько мне известно, лодка давно была, выражаясь современным языком, виртуальной: просто некий рисунок, не очень похоже выполненный на земле. Гарпун, правда, был настоящий, но без поплавка, и метать его приходилось, стоя на твердой земле и на очень небольшое расстояние. Наконец, мишенью выступал не опасный и страшно по нынешним временам редкий, Морской Зверь Грю, а его реалистичное изображение – из тех, что сильно пьющий маляр может сделать валиком на обоях, прикрыв, для пущей надежности, залитые самогоном глаза.

В общем, воспоминание мое было больше похоже на сон – такие снятся при жестокой лихорадке.

Наконец, я окончательно пришел в себя.

Мохнатое мое туловище, полностью, правда, одетое, возлежало на кушетке в осмотровой комнате: той самой, которую совсем недавно имела в виду недоумевающая доктор Куяным Тычканова. Кроме нее самой, в помещении присутствовали обеспокоенные товарищи, все в белых халатах: старший лейтенант Мотауллин, администратор Бабаева, конструктор Ким и некоторые другие официальные лица, к стыду моему, в тот момент не опознанные. Отчего-то немного неприятным оказалось отсутствие инженера Хьюстона, но тот, видимо, просто не был поставлен в курс происшествия.

Коллеги наперебой обозначали озабоченность и выражали надежду на то, что все будет хорошо – ровно до тех пор, пока (через минуту после моего счастливого и окончательного пробуждения) сочувственная шумная толпа не была изгнана из осмотровой негодующей доктором Тычкановой.

– Как Вы себя чувствуете?
– повторно вопросила Куяным после того, как за последним из посетителей закрылась дверь.

– Намного уверенней, - ответил я, сделав это, впрочем, гораздо бодрее, чем себя в тот момент чувствовал.

– Простите меня за внезапный сеанс пробуждения генетической памяти, - повинилась доктор, - но, в силу ряда причин, без него было не обойтись. Любая альтернатива заняла бы несколько дней и не дала бы столь же достоверного результата.
– И, тут же, не дожидаясь с моей стороны ни вопросов, ни еще какой-то осмысленной реакции, спросила уже сама.

– Профессор, попробуйте, пожалуйста, вспомнить. Не оказывалось ли у Вас в руках, буквально в последнее время, какого-нибудь предмета, могущего выполнять роль артефакта, заклятого неизвестным эфирным конструктом? Что-то такое, что Вам буквально всучили, почти не интересуясь Вашим согласием, например очень торопливо и напористо?
– доктор вглядывалась внутрь меня уже не с тревогой, а с неким исследовательским даже интересом.

– Нет, пожалуй, что ничего такого, - не очень уверенно ответил я, и вдруг вспомнил кое-что. Можно даже сказать, что меня внезапно посетило состояние, каковое галлы называют коротко и емко: deja vu.

– Странно, что Вы сейчас об этом спросили, потому, что такой предмет есть, - встрепенулся я.
– И старший лейтенант, товарищ Мотауллин, интересовался этим же предметом, но, так сказать, с другой стороны. Вот, держите, - я вынул из кармана пиджака чудом до сих пор не потерянную, но изрядно измятую, записку с названием лекарства.

Доктор Тычканова отнеслась к предмету настороженно. В правой руке ее оказался волшебный жезл, и по его мановению буквально ниоткуда, точнее, с эфирного плана, явилась старинная шкатулка, тяжелая даже на вид. Явилась, утвердилась на перевязочном столике и сама собой приоткрыла крышку. Я, проявив недюжинную понятливость, положил бумажку внутрь выложенного черным бархатом главного отделения. Крышка захлопнулась, шкатулка вернулась на эфирный план.

– Я изучу, хм, предмет. Мы изучим, - сообщила Куяным в ответ на вопрос, который я даже не успел задать, но имел в виду.
– Кстати, я думаю, что на сегодня мы закончили. Отправляйтесь к себе на квартиру и постарайтесь как следует выспаться. Проблем, я думаю, быть больше не должно.

Повиновался несколько заторможено, но к двери подошел быстро, и, уже открыв дверь, обернулся.

– Последний вопрос, доктор, - деловито и собранно, четко артикулируя звуки, уточнил я.
– Зачем, собственно, все это было устроено и именно таким загадочным образом?

– Во-первых, надо было попытаться оторвать духу хвост, - начала доктор, будто собираясь для чего-то с мыслями и силами.
– Для этого необходим сильный, и непременно мистически окрашенный, стресс. Скажу сразу: не получилось. Второй же момент...