Эр-три

– Прошли первый пузырь, - голос, почти не прерываемый помехами, передавался на расстояние при помощи примитивной электрической техники. То, что подобное возможно без применения магии, лично мне казалось невероятным чудом и еще одним свидетельством огромной мощи человеческого интеллекта.
– Уклон пробоя ровный, температура в пределах нормы, лед не течет, - сообщил все тот же голос из того же устройства.

Потом проходчик – конкретно, связист группы – принялся сообщать точные параметры среды и обстановки, которых, в отсутствие эфирной телеметрии, иначе было не получить. Один из моих помощников, имя которого я, как со мной бывает при сильнейшем нервном напряжении и ко стыду моему, забыл, принялся прилежно фиксировать озвучиваемые цифры карандашом на бумаге.

– Спросите его о самочувствии группы, - попросила доктор Тычканова, облюбовавшая отдельный стул, стоящий перед резервным пультом, сейчас отключенным.

Еще один помощник склонился над монструозного вида электрическим микрофоном, и забубнил соответствующие фразы.

С той стороны ответили: мол, группа чувствует себя хорошо, продвигается согласно плана и графика, и прямо сейчас – это уже в мою сторону – приступает к прокладке финального отрезка туннеля.

С этого момента беспокоить проходчиков не стоило: слишком серьезное количество гигакалорий высвобождалось при работе световой техники, любая, самая маленькая ошибка могла завершиться увечьем или даже смертью. Поэтому необходимо было обеспечить работникам максимально комфортные условия, и уж точно – не отвлекать по пустякам.

На передней панели радиостанции – грубо закрепленном металлическом щите – красным загорелись сразу четыре лампочки, остальные же, рассыпанные по корпусу шкафа во множестве, погасли. Это, как я помнил, означало, что радиоканал теперь отключен с той стороны. Предстояло ждать.

Я копался в настройках счетника, пытаясь отключить надписи на новоисландском, дублирующие почти такие же и точно о том же, но советские. Именно сейчас я понял, что советский язык, в плане техническом, стал мне настолько понятен, что казался уже предпочтительнее исландского! Вопрос был не очень актуален, но интересен, времени до завершения туннеля оставалось еще порядком, и я решил пообщаться с нашей доброй доктором.

– Скажите, доктор, а как так выходит, что прямо сейчас советский технический мне кажется даже понятнее, чем родной язык?
– спросил я у Куяным Тычкановой. Та ответила мне понимающим взглядом, но начала, отчего-то, с возражения.

– Я, профессор, невеликий специалист в прикладной нейрологии, - явственно поскромничала штатный врач Проекта.
– Однако, могу предположить. Дело может быть в том, что, во-первых, некоторые особенности структуры нейронных связей – в Вашем случае – позволили индоктринировать Вам советский язык куда быстрее и качественнее, чем это бывает обычно. Второй момент, - сообщила Куяным уже намного увереннее, - то, что последние несколько недель все общение на технические темы идет, преимущественно, по-советски. Мозг хомо устроен так, что... Впрочем, я уже, кажется, ответила на Ваш вопрос?

Ответ был даден полный и, в общем, исчерпывающий, однако, я отметил сам для себя: обязательно вернуться к этой теме в обстановке более спокойной, и, наверное, менее деловой.

Посмотрел на часы, перевел взгляд на висящий на стене большой бумажный лист. На листе некто, превосходно владеющий плакатным пером, аккуратно вывел расписание всего финального этапа. Отдельные, наиболее важные, пункты, были дополнительно снабжены картинками: простыми до примитивности, но понятными и уместными.

Судя по расписанию, до завершения очередного этапа оставалось не менее десяти минут, и мне вдруг захотелось задать доктору Тычкановой важный вопрос: тот самый, ответа на который она избегала уже несколько дней.

– И все же, доктор, прошу Вас ответить хотя бы сейчас: что Вы имели в виду тогда, в кабинете? Когда заявили мне, что сомневаетесь в моей идентичности, или, как было сказано «Вы – это точно Вы».

Доктор Тычканова оглянулась по сторонам, будто изыскивая срочную причину заняться важным и полезным делом, и избежать, по такому поводу, ответа на вопрос. Причины, однако, не нашлось, и Куяным, все же, ответила.

– Профессор, тут все дело в авгурах, - сообщила мне доктор.

– Ситуация не стала яснее, извините, - некий профессор буквально сочился ехидством: видимо, такой выход нашла моя излишняя рабочая эмоциональность.
– Я, конечно, знаю, кто такие авгуры, и чем они занимаются, но совершенно не представляю, причем тут интуитивно-ситуационный анализ!

– Авгуры госбезопасности!
– еще непонятнее пояснила моя собеседница, но, впрочем, тут же поправилась.
– За месяц до окончания подготовительных работ они вычислили, что среди иностранных специалистов может оказаться, цитирую, «доппельгангер, коего подозревать будут в последнюю очередь». Перепроверили всех, профессор, и никого не нашли. Вы же в череде подозреваемых были именно что последним.

– Это, конечно, понятно, что так, - я решил продолжить расспросы. Но, все же...

В этот момент наша рабочая комната, удачно и дальновидно установленная на специальных пружинных рессорах, содрогнулась. Еще через субъективную секунду раздался дикий грохот.

Сквозь прочное бронестекло было хорошо видно: с Объектом творится что-то неладное. Внутри, в общем, непрозрачной ледяной глыбы внезапно образовался источник света такой мощности, что даже нам, снаружи, стало видно, как внутри мельтешат тревожные тени, одновременно похожие и непохожие на людей. Более того, верхушка подземного айсберга явственно стала проседать: вверх устремился столб пара, вниз – потоки грязно-бурой жидкости.

С небольшим опозданием включился аварийный ревун.

– Вниманию бригады проходчиков! Бригада, на связь!
– надрывался помощник у микрофона. Электрическое устройство не реагировало, видимо, исчерпав резерв надежности несовершенной эрзац-техники.

Ситуация вышла из-под контроля препоганейшим образом. Стало ясно, что речь уже идет не о более или менее успешном завершении Проекта, а о предотвращении той самой катастрофы, о возможности которой предупреждал академик Бабаев, и, если получится, о спасении людей. Я потянулся к другой красной кнопке – той, которая Красная.

...Стержни-замедлители называются стержнями по традиции, пришедшей из атомной эфиргетики. Это действительно три металлических лома, расположенные широким равносторонним треугольником и направленные вертикально вниз.

Задача этих стержней, как и в случае с укрощенным атомом, в том, чтобы упасть под своим немалым весом куда-то в область активной зоны пошедшего вразнос магического конструкта, и, сработав, погасить буквально любые истечения эфирных сил в радиусе, примерно, ста метров.

Конечно, ни массы, ни твердости металла стержней не хватило бы, чтобы пронзить даже стремительно таящий лед такой толщины, но расчет делался не только на металл. Сейчас было уже все равно: чрезвычайная ситуация немедленно отменила запрет на применение эфирных сил, и, как и было заранее задумано, повисшая прямо над Объектом треугольная конструкция приготовилась окутаться специальным полем. Поле это предназначалось для того, чтобы увеличить пробивную способность замедлителей, чтобы в таком состоянии те проникли бы не то, что сквозь лед: ни бетон, ни металл не представлялись для них преградой!

Следом за стержнями, в отверстия, проделанные ими, внутрь Объекта готовился проникнуть чудовищной силы и сложности алхимический декокт, составленный на основе солей бария: это соединение гарантировало не только полное лишение пространства эфирного потенциала, но и остановку любого запущенного магией процесса высокой энергетики.

Дотянуться до кнопки и с размаху ударить по ней лапой у меня получилось быстро: намного быстрее, чем можно было бы произнести эту фразу.

В ответ на столь варварское, но эффективное, нажатие кнопки, сработала специальная машинерия... Правда, сделала это не до конца. Провернулись сложные механизмы, вышел на предельную мощность аварийный генератор...