Эра милосердия (худ. В. Шатунов)

И оттого, что её волосы были на моём лице и совсем рядом был мерцающий полумрак её морозных серых глаз, которые казались сейчас сине-зелёными, оттого, что я слышал бой её сердца под своей рукой, казалась мне трясущаяся и прыгающая трамвайная площадка огромными качелями, замахнувшими меня так нестерпимо высоко, пугающе и сладко, что я закрывал глаза и тихо постанывал, и счастье было острым, как боль.

Я не зажигал света в комнате, мне не хотелось, чтобы Варя видела холостяцкую убогость нашего жилья. И мне помогали машины на улице — они настырно вламывали в комнату молочно-белые дымные сполохи своих фар, и по комнате носились — со стены на потолок и в угол — голубоватые размытые пятна, рвавшие тьму в клочья.

На стуле рядом с кроватью тихо шипело в стаканах шампанское, которое подарил мне мой друг Жеглов. И так же тихо дышала на моей руке Варя, и я боялся шевельнуться, чтобы не разбудить её, и я смотрел всё время на её тонкое лицо с чуть запавшими скулами и глубокими тенями под глазами, и сердце моё рвалось от нежности, благодарности и надежды, что с этой девочкой мы проживём вместе сто лет, усыновим нашего найдёныша и вырастим пять сыновей, которые в какие-то сроки выйдут на улицы моего огромного города, Города Без Страха, и то, чем занимался много лет их отец, будет им казаться удивительным и непонятным. Они и знать не будут, чего стоило, чтобы на этих улицах, где они гуляют со своими девочками, томимые нежностью и предчувствием завтрашнего счастья, никто никого не боялся, не ловил и не убивал. Им будет казаться, что Эра Милосердия пришла к людям сама — естественно и необходимо, как приходит на улицы весна, и, наверное, не узнают они, что рождалась она в крови и преодолённом человеческом страхе…

Я лежал неподвижно, слушая тихое Варино дыхание, и перед моими глазами проплывали лица — сержант Любочкин, взорвавшийся на заминированном лазоревом лугу, и звероватая цыганская рожа штрафника Левченко, с которым мы плавали через Вислу за «языком», и круглое детское личико Васи Векшина, которого бандит приколол заточкой к лавке на Цветном бульваре, и все те бесчисленные люди, которых я успел порастерять навсегда за свои двадцать два года, и не давала мне покоя, волновала и пугала мысль — почему мне одному из них досталось всё счастье, а им ничего?..

Я слышал в ночи бесшумный гон времени, и в счастье моём появился холодок неприятного горького предчувствия, тонкая горчинка страха: что-то должно со мной случиться, не может человек так долго и так громадно быть счастлив.

Варя, не открывая глаз, спросила:

— Ты не спишь, мой родной?

Я поцеловал её в плечо и снова поразился, какая у неё нежная, прохладная кожа. Гладя её вьющиеся волосы и тонкие гибкие руки, я весь сгорал, а она была утоляюще свежая, тоненькая, и пахло от неё солнцем и первыми тополиными листочками, и грудь её маленькая с нежными лунами светила мне в сиреневом сумраке занимающегося рассвета, а ноги были длинны и прохладны, как реки.

Уткнувшись лицом в её волосы, я шепнул:

— Варя, давай сегодня поженимся…

Она помолчала немного и, всё так же не открывая глаз, ответила:

— Давай, мой родной. Мне так хорошо с тобой, хороший мой…

Я засмеялся счастливо, освобождённо и спросил:

— Варюша, а что же мне подарить тебе на свадьбу? Ведь на свадьбу надо что-нибудь очень хорошее подарить невесте…

Она обняла меня за шею, улыбнулась; я видел, как шевельнулись её мягкие губы:

— Ты мне подарил себя…

— Ну-у, тоже подарок!

— Ты ещё ничего не понимаешь, — сказала она, закрывая мне рот ладонью. — Когда-нибудь ты поймёшь, почему я тебя полюбила.

Она положила мне голову на грудь, поцеловала в подбородок и сказала:

— Мы сами не очень-то знаем цену нашим подаркам. Лет сто назад далеко отсюда, в городе Париже, жил студент-музыкант, который очень любил девушку. Но эта девушка почему-то вышла замуж за его друга, и студент подарил им на свадьбу марш, который он написал перед венчанием в церкви Оноре Сен-Пре, — денег на другой подарок всё равно у него не было…

— И что?

— Он преподнёс подарок невестам всего мира.

— А как звали студента?

— Его звали Феликс Мендельсон-Бартольди…

Мы пришли в ЗАГС к открытию. В помещении, сером, неприбраном, было холодно, стекло в одном окне вылетело, и фрамугу заколотили фанерой. Уныло чахнул без воды пыльный фикус. Пожилая тётя с ревматическими пальцами спросила нас строго:

— Брачевание или регистрация смерти?

Варя засмеялась, а я суеверно сплюнул через плечо.

— И совсем нечего смеяться! — нравоучительно сказала тётя. — С каждым может случиться…

— Мы на брачевание, — сказала Варя, светя своими огромными весёлыми глазами, и лицо у неё было розовое с холода, свежее, такое отдохнувшее: и следа не осталось теней под глазами, только заметны были маленькие веснушки на переносице.

— Тогда после праздника приходите. Инспектор сейчас болеет, а я только по регистрации смерти…

— А почему же у вас такое странное распределение? — спросила Варя.

— Потому как со смертью не подождёшь, документ срочно родным нужен — кому для похорон, кому для наследства, кому ещё зачем-то. А со свадьбой и подождать можно, пока инспектор выздоровеет. Он вас и запишет по всей форме, как поп в церкви…

Мы расстались с Варей на углу Колхозной — я уже опаздывал к себе в МУР. Она притянула меня к себе, поцеловала быстро и сказала:

— Береги себя…

— А как же! Я тебе вечером позвоню…

— Я сегодня вечером дежурю. Звони завтра. Утром. Жду, мой родной…

22

ОБМУНДИРОВАНИЕ ДЛЯ УЧАЩИХСЯ РЕМЕСЛЕННЫХ УЧИЛИЩ

Учащиеся нового набора ремесленных и железнодорожных училищ получают полное обмундирование: шинели, костюмы, бельё, обувь. 1200 шинелей уже изготовила для московских училищ швейная фабрика им. Клары Цеткин.

«Труд»

Все эти дни я буквально с сумасшедшей настойчивостью преследовал эксперта-криминалиста: меня интересовали результаты стоматологической экспертизы; и вот сегодня, перед обедом, эксперт Родионов позвонил мне по внутреннему телефону и попросил подняться к нему в лабораторию. Мой интерес к этой экспертизе и опасения, которые я в последнее время испытывал, оправдались.

— Ничего утешительного для вас у меня нет, — сказал, разводя руками, Родионов. — По моей просьбе два очень опытных зубных техника сделали слепки из пластической массы по образцу…

Родионов любил выражаться научно и образцом называл надкусанную плитку шоколада, которую мы обнаружили на месте происшествия. Он достал из шкафа и показал мне два желтоватых слепка, на которых отчётливо вырисовывались следы зубов.

— Аналогичным образом мы сделали слепки зубов подозреваемого и потерпевшей, — продолжал Родионов, показывая мне ещё четыре зубастые жёлтые пластинки, отчего мне стало немного не по себе. — И сравнили их как по совокупным, так и по отдельным характерным признакам…