Эра милосердия (худ. В. Шатунов)
Шрифт:
— Двадцатого транслировались два матча — конец сезона и очень напряжённая таблица розыгрыша…
23
В Москве семьсот детских садов. Ежедневно их посещает 70 000 ребят. Количество садов всё время возрастает. В хорошем помещении на Лефортовском валу создан детский сад для 250 детей. Недавно гостеприимно открыл свои двери для ста маленьких хозяев детский сад в Свердловском районе.
…Меня,
— Случилось что-нибудь очень серьёзное?
— Да, золотко, — сказал я торопливо. — Говорите, да поскорее, какие были матчи, где, во сколько и тому подобное…
Редакторша пожала узкими плечиками:
— Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со стадиона «Динамо». Ведущий — Вадим Синявский. Двадцать две тысячи зрителей. Кубок СССР. Играли ленинградский «Зенит» и московский «Спартак». Счёт 4:3. Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же — календарная встреча ЦДКА — «Динамо», в семнадцать часов…
— Стоп, девушка, хватит!.. — заорал я и умчался, наверняка оставив у молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.
Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в кабинете за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:
— Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя всё нет…
— Сейчас доложу, — пообещал я, скинул плащ, причесался и занял выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул её вниз текстом, ухмыльнулся:
— Ну, валяй, орёл, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться.
— Так точно, — сказал я. — Только не хвастаться, а сообщать о результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то…
— Ну-ну, скромник… Слушаю.
Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал:
— Груздев невиновен. Освобождать его надо!
Получилось не так, как в театре, а наоборот, будто бухнул я холостым. Жеглов поморщился, сказал хладнокровно:
— Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.
— Я не шучу, — сказал я. — В книжке, которую ты мне дал, написано, что сила доказательств — в их вескости, а не в количестве. И я с этим согласен…
— Тогда порядок, — не удержался Жеглов.
Я не стал заводиться, кивнул:
— Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял, что у нас с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за квартиры на душегубство пойти…
Жеглов снова перебил меня.
— Я, конечно, не Лев Толстой, — сказал он. — Но тоже отчасти психолог… И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом убедились. А скрытность обязательно означает притворство, — значит, ложь… Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун — потенциальный преступник…
Я эти рассуждения даже дослушивать не стал.
— А если человек скрытный от застенчивости, например? — сказал я, но сообразил сразу,
что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и поправился: — Или от скромности? Тоже потенциальный преступник?Жеглов, конечно, зацепился:
— Скромный он — это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как мак! — И, довольный собой, посмеялся немного, а потом посерьёзнел как-то с ходу, будто тряпкой с лица смех стёр, сказал: — Давай к делу, что ты бодягу развёл…
— Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, — сказал я досадливо. — Можешь ты меня минуту послушать, не перебивая?
— Ну?
— Мы рассчитали, что сосед Ларисы видел Груздева на лестнице около семи часов — как раз в это время кончился матч ЦДКА — «Динамо»…
— Ну?
— Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по футболу мы и сориентировались?
— Так.
— И кто играл, он не помнил, помнишь? Он ещё сказал, что не болеет…
— Заладил: «помнил», «помнишь»! Не тяни кота за хвост, что у тебя за привычка!..
— Я не тяну, я хочу, чтобы ты всё до мелочи вспомнил — это очень важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был ещё один матч, «Зенит» — «Спартак», и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь — в четыре! Соображаешь, что это значит? — спросил я и протянул Жеглову справку из радиокомитета.
Он взял справку, внимательно прочитал её, с недоумением посмотрел на меня, повертел справку в руках, будто хотел ещё что-нибудь из неё выжать, но больше там ничего не было написано, и он сказал:
— М-да… Это несколько подмывает показаниям соседа… Но мы ведь на них меньше всего базировались.
— Я извиняюсь, — сказал я запальчиво. — Это, по-моему, подмывает не показания соседа, а наши с тобой расчёты. Сосед что? Он утверждает, что видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он ведь показания соседа предусмотреть не мог?
— Да чёрт с ними, с этими показаниями, — сердито сказал Жеглов. — Мы и без них бы обошлись.
— Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и целую теорию из неё вывел: раз скрывает, что был в семь, значит… и всё такое прочее…
Жеглов разозлился всерьёз:
— Слушай, орёл, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного возмездия избавить.
И оттого, что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и сказал ему уважительно:
— Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле… Мы ж с тобой одну работу работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, — как говорится, без сучка-задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не хочешь…
— А почему это я должен отступать? — рассердился Жеглов.
— А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я после разговора с Груздевым думал много… плюс все делишки Фокса этого растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя сговориться как-либо…