Еретик

Первые капли дождя разлетались в прах на каменных статуях Бахусова сада, за ними, шурша по широким листьям редкостных растений, легко скользнули другие. Сонные и захмелевшие гости воспрянули в ожидании грозы, словно надеясь найти облегчение. Скалья вел игру до полуночи, однако и после этого настроение у него оставалось мрачным, как небо над головой, откуда наконец хлынул дождь. Громовые раскаты и шорох дождевых струй сливались в однообразный плотный шум, становившийся сильнее и сильнее. Наконец-то, прошептал приобщившийся к Бахусу неофит, наконец-то ливень! Ему захотелось, чтобы звонкая струя ударила прямо в пего, раздробив его плоть, как комочек земли; и ручейки грязной воды тогда б потекли сквозь его тело. Он словно чувствовал, как они размывают все внутри, стремительные, проворные и азартные. Ох, эта грязь… И граф Гондомар тоже показался Скалье размытым этим потоком, который заглушил все его свидетельства о венецианском шпионе Доминисе.

– Как вы можете, граф, – шепнул словно про себя инквизитор, – так ненавидеть этого человека? Ведь вы довели его до темницы…

– Он первым возненавидел меня, – запальчиво парировал испанский посланник.

– Он вам ничего не сделал.

– Он посмеялся надо мной весьма оскорбительным образом.

– Шутка!

– Он хотел подавить меня своим остроумием.

– При английском дворе?

– Да, именно так. После долгих церемоний мне удалось добиться, чтобы ничтожный и вздорный король стал считать меня другом наряду со своим фаворитом Джорджем Вилльерсом, которого он назвал герцогом Бэкингемским. Мне удалось убедить Иакова и его любимчика в том, что принцу Чарльзу необходимо жениться на нашей инфанте. Брак между Стюартами и испанскими Габсбургами поначалу был задуман во имя того, чтобы ликвидировать соперничество между Испанией и Великобританией на море и ослабить английскую поддержку Венеции и Савойе в конфликте по поводу нашей, испанской Ломбардии. В общем, Иаков, или, как его прежде звали, Джеймс, который патологически боялся войны и не терпел близ себя солдат, получил еще одно основание для этого, когда вспыхнула вражда между императором и его зятем Фридрихом, кандидатурой палатинцев… И вот тут-то в дворцовую интригу вмешался этот Сплитянин, как его прозвали, со своей идеей примирения христиан. Естественно, увенчайся успехом его замысел, это нанесло бы ущерб Габсбургам и укрепило позиции Франции и Венеции. Моя миссия в Уайт-холле тогда оказалась бы завершенной, а в Мадриде меня ожидал бы пенсион!

Дьявольски опасная игра! Блестящее положение Гондомара, а возможно, и сама его жизнь висели на волоске, который чуть было не оборвал другой королевский советник. Из плотной тьмы над садом Бахуса низвергались потоки воды, оживлявшие недвижимые деревья и античные статуи; и казалось, будто змеи расползлись по саду. Ливень усиливался с каждой минутой, и в его шуме Скалья едва разбирал бормотание графа:

– Однако не здесь причина… моей ненависти. Я встречался со многими людьми иных взглядов, и сам изменял свои суждения соответственно обстоятельствам. Вот, например, Пьетро Контарини! Во всем, кроме дипломатических дел, мы прекрасно находим общий язык. Однако Доминис выступил в Уайт-холле точно пророк, возвещающий миру новую Библию. Иаков, смолоду помешанный на теологических трактатах, был в восторге от своего гостя и они вдвоем обсуждали дела, точно нас, остальных, не существовало. Это было оскорбительно! И однако я одержал верх при дворе!

– Одной причиной больше, чтобы…

– …простить, монсеньор? Ха-ха-ха…

Он деланно засмеялся, подавляя желание оскорбить инквизитора, который отверг его свидетельство. Стервятник, между тем думал Скалья, ты завлек соперника в Рим и хочешь растерзать его здесь с помощью моих когтей, ибо подобная экзекуция якобы недостойна твоего сана.

– Прощают мертвым и слабым, – граф Гондомар уловил тень на лице собеседника и поспешил загладить бестактную выходку. – Доминис по-прежнему опасен, особенно с тех пор, как за ним встала его книга… Посреди всеобщей неразберихи и кровопролития он представляет известную точку опоры для других. Одному господу ведомо, не начнется ли в Европе очередная междоусобица, когда смятенные души станут искать спасения в некоем Новом завете.

– И вы полагаете, граф, что таким Новым заветом может стать книга Доминиса «О церковном государстве»?

– Я не хочу исключать ни малейшей возможности. Меня потрясло, как отнеслись ученые к появлению его книги. И он сам, автор, уверовал, будто становится огромной силой. Залп из типографий Лондона, Гейдельберга и Праги, фейерверк из нескольких тысяч экземпляров, и мир завоеван. Смешно! Однако было неприятно наблюдать, как студенты, теологи, ученые и даже простые горожане вдохновляются его сочинением. К счастью, другой архиепископ, примас англиканской церкви, был задет успехом Сплитянина, а король в конце концов обиделся, что кто-то, кроме него, может стать авторитетом в теологии, таким образом, нам всем сообща удалось оттеснить Марка Антония… Я с лихвой отплатил ему за все шуточки, когда курия потребовала установить с ним контакт. Тайная переписка между ним и папой Григорием Пятнадцатым проходила через мои руки. Вот их письма я и показал Иакову! Подло, да, монсеньор? А может быть, в этом заключался особый умысел, двойная игра, где каждый показывал карты и той и другой стороне? Ведь это продолжается и здесь. Мы дали в руки Барберини козырь. Теперь он может вести свою игру так, как ему выгоднее. Первый вариант: Доминис – венецианский шпион. В этом случае папа удовлетворил бы нас, испанцев, но привел в ярость Республику и прочих смутьянов, желающих объединения Италии. Второй вариант: Доминис осужден как еретик. Это не дало бы преимущества ни одной из сторон и сохранило существующее положение вещей. Третий вариант: Доминис прибыл в Рим как представитель английского короля. Это дает папе Урбану Восьмому исключительные шансы против всех его соперников…

Он внезапно оборвал свои откровенные рассуждения, хотя присутствие инквизитора ничуть его не смущало. Да, угрюмо подумал Скалья, меня никто не принимает всерьез. Марионетка – только чья, папы или генерала? И вот теперь этот мадридский интриган…

– Вы упускаете из виду, сиятельный граф, еще один вариант: я ведь могу и освободить вашего старого партнера, – обиженный кардинал не преминул в свою очередь пустить стрелу.

– Ничуть, дорогой друг. Я только опасаюсь последствий такого решения лично для вас в Риме! Чтоб освободить одного, вам придется швырнуть в Замок святого Ангела многих других… Впрочем, Доминис сам портит эту комбинацию, защищая тезисы своего «Государства». Вы готовы исключить его книгу из Индекса? Или принять его проект перестройки церкви и государства? И тогда любой писака получит право вмешиваться в наши дела? Я презираю подобных мудрецов, у которых нет более благородного способа прославить свое ничтожное имя…

– Поэтому вы так ненавидите Марка Антония?

– Опять вы за свое…

На мгновение оба умолкли. Смысл ночной беседы, сопровождаемой шумом дождя и отдаленными раскатами грома, растворялся в невысказанных намеках, смутных подозрениях и горьких раздумьях. Один человек оскорблял другого, неизменно испытывая разочарование в напрасных поисках щекочущих нервы развлечений. И все конфликты и сложности растворялись в шорохах дождевых струй, которые, точно некая вселенская клепсидра, упрямо показывали никому не нужное время. Тщетно преследовал испанский граф своей дружбой римского инквизитора в надежде узнать от него о тайных намерениях папы (которых Урбан VIII и сам не знал, но не хотел в том признаваться); то же, что Скалья услыхал от графа Гондомара, лишь увеличивало смятение кардинала.

Хляби небесные разверзлись, ливень не утихал, разгоняя облака дыма и скопления зловонных испарений, он захлестывал внутрь, брызгая на припозднившихся посетителей. Ненависть мадридского аристократа не ослабевала. Подумать только, обнаглевший писатель пытался сокрушить целиком тот кодекс чести, который возвысил его; дона Диего Сармиенто де Акунья, графа ди Гондомар… Но ведь нападение было предпринято и на римского кардинала, на всю систему застывших и канонизированных ценностей. Ведь, откровенно говоря, Скалья мог бы испытывать те же чувства, что и этот взвинченный аристократ, ведь они оба… что за мысль? Противостоя писателю и ученому, оказаться в одной компании с этим посланником дьявола?

Граф Гондомар аккуратно вскрывал письмо, только что переданное ему безмолвным слугой. Лицо его стало серьезным, когда он увидел печать отправителя. Патер Муций? У всех на лицах невольно возникало одинаковое выражение, едва они вступали в контакт с генералом ордена иезуитов. Встав, граф многозначительно произнес:

– Сегодня ночью папа неожиданно отправился в Замок святого Ангела. Он ищет вас, монсеньор. Как видите, служба информации у генерала поставлена превосходно. До свидания в крепости!

Теплые струйки дождя сбегали по легкой одежде кардинала, расположившегося на плетеном канапе. После длительного и тяжкого зноя ливень принес облегчение. Между стволами деревьев, в кустарнике, виднелись статуй античных богов и богинь, нимф и сатиров, людей и животных – некоторые из них стояли одиноко, другие были изображены в минуту любви. Взгляд Скальп задержался на Леде, которая словно чудесным образом ожила в полутьме, принимая окаменевшего любовника. Монах целиком отдался дождю, полный гадливого ощущения, что и этому ливню, увы, не омыть его. Вода стекала ему с головы на шею, за шиворот, насквозь промочила белую афинскую тунику, которую он надел при выходе в Бахусов сад. Промокший до костей, он тосковал по прежним своим купаниям в быстрых горных речках после службы божьей под открытым небом. В трех шагах от него в грязи изнемогало от наслаждения некое бесформенное существо о двух овинах, и эта уродливая мерзкая композиция как бы дополняла каменное изображение Леды. Скалья брезгливо съежился, словно сам окунулся в грязь. Струи дождя, стекавшие по шелестевшим веткам деревьев, не омыли его. Вовеки не обрести ему чистоту прежних благочестивых упований. Длившиеся много месяцев услады с развратной аббатисой в конце концов привели его в это болото. Нет, отныне ему не очиститься, напрасны все небесные ливни…

Многочисленная папская стража цепью растянулась вдоль внешних стен и по деревянному мосту до самой башни Замка святого Ангела, вползая внутрь ее, и по длинному Александрову переходу достигала верхнего дворца. Позднему посетителю почудилось, будто железные ворота могут навсегда сомкнуться за ним, п он пришел в ужас – опасаясь ловушки, он сам распорядился увеличить охрану. И вот Урбан VIII остановился на спиральной лестнице между переходом и верхней террасой, перед одиночной камерой Доминиса. Факелы в руках нежного, как девица, пажа осветили металлическую решетку в глухой стене и окованную железом дверцу. Безмолвный доминиканец медленно поворачивал ключ в замке. Должно быть, его одолевали сомнения, вправе ли он делать это без приказания своего непосредственного начальника, хотя святой отец и стоит над всеми. Поздний гость выражал недовольство заминкой, причину которой угадывал. Повсюду давали ему понять, что, помимо него, властвуют таинственные ордена и конгрегации. Когда наконец тюремщик в черном плаще поверх белой мантии отворил дверцу, папа нетерпеливо отослал своих спутников, всех, кроме пажа, освещавшего вход в темную камеру.