Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Пуаро удовлетворенно кивнул.

– Вот именно, mon ami. Я надеялся, что именно эти вопросы вы зададите себе сами.

– Но… неужели вы серьезно полагаете, что Рафаль Бобак мог убить Дженни Хоббс, положить ее труп на тележку, забросать грязным бельем и хладнокровно повезти к выходу из отеля, поздоровавшись по пути с нами? Да нет, он даже остановился, чтобы с нами переговорить!

– Вот именно – хотя сказать ему было совершенно нечего. Что? Считаете меня неблагодарным, поскольку я плохо думаю о тех, кто был нам полезен?

– Ну…

– Доверие к людям – похвальное качество, мой друг, но убийцу на него не поймаешь. Воспользуюсь вашим недовольством мной для того, чтобы заронить в вашу голову еще одну мысль: мистер Генри Негус. У него был с собой огромный чемодан, помните? Достаточно большой, чтобы спрятать в нем труп худощавой женщины.

Я закрыл лицо руками.

– Нет, я этого не вынесу, – сказал я. – Генри Негус? Нет. Простите меня, нет. В ночь убийства он был в Девоне. Он производит впечатление человека, заслуживающего доверия.

– То есть он и его жена говорят, что он был в Девоне, – стремительно поправил меня Пуаро. – Но кровавый след на полу ясно показывает, что тело тащили к двери… Конечно, гораздо легче внести в комнату пустой чемодан, поднять с пола труп и положить его туда. И опять мы возвращаемся к вопросу: зачем тело Дженни Хоббс волокли к двери?

– Прошу вас, Пуаро. Если нам обязательно говорить об этом, то давайте хотя бы сделаем это в другой раз. Не сейчас.

Мое нежелание обсуждать дело его явно расстроило.

– Что ж, – сказал он сухо. – Раз вы не расположены строить гипотезы, давайте я хотя бы расскажу вам о том, что происходило здесь, в Лондоне, в ваше отсутствие. Может быть, факты порадуют вас больше.

– О да, значительно больше, – ответил я.

Внеся едва заметные коррективы в форму и расположение своих усов, Пуаро опустился в кресло и принялся излагать мне суть бесед, которые состоялись у него с Рафалем Бобаком, Сэмюэлем Киддом, Нэнси Дьюкейн и Луизой Уоллес, пока я был в Грейт-Холлинге. Когда он кончил, голова у меня шла кругом. Однако я все же рискнул и спросил:

– А вы ничего не упустили?

– Например?

– Ну, я про эту неуклюжую горничную в доме Уоллесов – Доркас. Вы намекнули, что поняли одну очень важную вещь, когда она принесла вам кофе на площадке лестницы, но что это была за вещь, не сказали.

– Верно. Не сказал.

– И эта таинственная картинка, которую вы нарисовали и отправили в Скотленд-Ярд, – что на ней было? И для чего? И зачем она Стэнли Биру?

– Да, и этого я вам тоже не пояснил. – Пуаро хватило наглости принять извиняющийся вид, как будто у него не было выбора, говорить или нет.

Но я с бараньим упрямством стоял на своем.

– И для чего вам нужно было знать, сколько раз все до единого служащие отеля «Блоксхэм» видели Харриет Сиппель, Иду Грэнсбери и Ричарда Негуса, живых или мертвых? Какое отношение к делу это имеет? Вы ничего этого не объяснили.

– Пуаро повсюду оставил пробелы!

– Не говоря уже о ваших более ранних умолчаниях. Что, к примеру, общего между тройным убийством в отеле «Блоксхэм» и поведением Дженни Хоббс в кофейне «Плезантс»? Вы же говорили, что усматриваете в этих событиях два необычайных совпадения.

– Действительно, говорил. Mon ami, я не объяснил вам все подробно потому, что хочу сделать из вас детектива.

– Это дело сделает из меня невротика, от которого не будет проку уже никому и никогда, – сказал я, позволяя своим чувствам раз в кои-то веки взять надо мной верх и вырваться наружу. – Оно сводит меня с ума.

Тут я услышал шорох, похожий на стук в дверь гостиной.

– Кто там? – крикнул я.

– Это я, – донесся из коридора встревоженный голос Бланш Ансворт. – Мне очень жаль, что приходится тревожить вас, джентльмены, но тут пришла одна дама, она хочет видеть мистера Пуаро. Говорит, срочно.

– Пусть она войдет.

Несколько секунд спустя я оказался лицом к лицу с известной художницей Нэнси Дьюкейн. Уверен, многие мужчины назвали бы ее поразительно красивой женщиной.

Пуаро в своей безупречной манере представил нас.

– Спасибо, что согласились уделить мне время. – Опухшие глаза Нэнси Дьюкейн показывали, что совсем недавно она много плакала. На ней было дорогое темно-зеленое пальто. – Мне ужасно неловко врываться к вам вот так. Пожалуйста, простите, что помешала. Я пыталась уговорить себя не приходить, но… как видите, не смогла.

– Пожалуйста, садитесь, миссис Дьюкейн, – ответил Пуаро. – Как вы нас нашли?

– С помощью Скотленд-Ярда, конечно, как настоящий bona fide [41] детектив. – Нэнси попыталась улыбнуться.

– А! Пуаро старается, находит себе дом, где его никто не отыщет, а полиция посылает всех, кто ни попросит, к его дверям! Но не волнуйтесь, мадам, ничего страшного. Я рад нашей нежданной встрече, хотя и немного удивлен.

– Мне хочется рассказать вам о том, что произошло в Грейт-Холлинге шестнадцать лет назад, – сказала Нэнси. – Надо было сделать это сразу, но вы так потрясли меня теми именами, которые я надеялась никогда больше не услышать, что я просто не смогла.

41

Добросовестный (лат.).

Она расстегнула и сняла пальто. Я указал ей на стул. Художница села.

– Это невеселая история, – сказала она и начала.

* * *

Нэнси Дьюкейн говорила тихо, глядя на нас затравленными глазами. Ее история полностью совпадала с той, что рассказала мне в Грейт-Холлинге Маргарет Эрнст: о клевете на преподобного Патрика Айва и жестокости по отношению к нему. Когда она говорила о Дженни Хоббс, ее голос дрожал.

– Она была хуже их всех. Понимаете, она ведь любила Патрика. О нет, у меня нет этому никаких доказательств, но я всегда так считала и буду считать. Любя его, она сделала то, что сделала: из ревности выдумала непростительную ложь. Чтобы наказать его. А потом, когда за эту ложь ухватилась Харриет, Дженни поняла, что натворила – я уверена, тогда ей стало очень стыдно, она наверняка ненавидела себя, – и все же не сделала ничего, ровным счетом ничего для того, чтобы разоблачить свою ложь! Спряталась в тени и надеялась, что ее не заметят. Каков бы ни был ее страх перед Харриет, она должна была встать и твердо заявить: «Я солгала, и очень сожалею об этом».

– Pardon, madame. Вы сказали, что у вас нет доказательств того, что Дженни Хоббс испытывала нежные чувства к Патрику Айву. Могу ли я спросить: откуда вы знаете, что она его любила? Как вы упоминали раньше, невероятно, чтобы этот ужасный слух распустил о нем тот, кто его искренне любил.

– У меня нет ни малейших сомнений в том, что Дженни была влюблена в Патрика, – повторила Нэнси упрямо. – Она оставила в Кембридже воздыхателя, когда перебралась вместе с Патриком и Франсис в Грейт-Холлинг, – вам это известно?