Эрл Стенли Гарднер

— Ну, разумеется, — кивнул Мейсон.

— Совершенно верно, а затем он предложил мне пять тысяч долларов, чтобы замять дело, — пять тысяч долларов!

— Вы согласились? — спросил Мейсон, понизив голос, поскольку разговор происходил в присутствии клиентки Этны.

— Неужели я похож на дурака? — воскликнул Этна. — Вчера днем я бы замял дело и за полторы тысячи. Собственно говоря, я бы даже согласился замять дело, взяв с него обещание больше не писать писем, обвиняющих мою клиентку в воровстве, но вчера ночью, зная то, что я знал, я ни за что не принял бы первое же их предложение, даже если бы речь шла о пятистах тысячах долларов.

— Молодец, — одобрил Мейсон. — И что потом?

— Ну, потом он долго запинался и мямлил, пока не увеличил сумму до семи с половиной тысяч.

— А вы?

— Я отказался.

— И что дальше?

— Дальше он прямо спросил, не получил ли я от вас каких-нибудь сведений.

— И что вы ему ответили?

— Я сказал ему правду. Я ответил, что да, действительно, я получил определенные сведения от мистера Мейсона и что мистер Мейсон обещал дать мне знать, если обнаружит что-нибудь еще, представляющее для меня интерес в связи с этим делом.

— И что потом?

— Потом Хардвик сказал: «Отлично. Я, правда, считаю, что у мистера Мейсона нет никакого права вмешиваться в это дело. Я думаю, что все случившееся, если говорить прямо, вовсе его, черт побери, не касалось, но, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства и тот факт, что он уже вмешался, и поскольку мой клиент хочет поступить справедливо, я предлагаю вам двадцать тысяч долларов. Это максимум того, что мы можем вам предложить. В противном случае мы будем до последнего отстаивать тот факт, что речь идет о добросовестном заблуждении и мистер Эддикс искренне полагал, что сведения, сообщенные им, соответствуют действительности».

— И как вы поступили? — спросил Мейсон.

— Я ухватился обеими руками за это предложение, — сказал Этна. — Я ответил, что мы принимаем его.

— Разумно, — одобрил Мейсон. — Я думаю, что Хардвик скорее всего говорил вам правду и это было действительно их окончательное решение.

— Я тоже так прикинул. Ведь с точки зрения закона здесь действительно еще долго нужно разбираться. Возникает множество вопросов — о его искренности, отсутствии или наличии злого умысла, о том, является ли это добросовестным заблуждением, и много еще чего.

— Да, но как вы сами мне сказали прошлой ночью, раскрыв передо мной все карты, — возразил Мейсон, — когда мультимиллионер, купающийся в деньгах и имеющий возможность удовлетворить любую свою прихоть, опускается до того, чтобы лично преследовать женщину, зарабатывающую свой хлеб трудом и пытающуюся найти хоть какое-то место… Ну, вы же сами знаете, как на это посмотрят присяжные.

— Я, конечно, знаю, а главное, что и Хардвик знает. Я полагаю, что мог бы добиться большей компенсации по приговору Суда, но они вполне могли подать апелляцию, дело передали бы в новый Суд и… в конце концов, нас удовлетворили двадцать тысяч долларов. Верно, Джозефина?

Миссис Кемптон улыбнулась своей терпеливой усталой улыбкой, но смотрела она при этом на Мейсона, а не на своего адвоката.

— Вполне, вполне удовлетворили, — согласилась она.

— Я полагаю, вам нужно знать, — сказал Этна, — что я выставил Джозефине счет на пять тысяч долларов, а пятнадцать остались ей.

— Отлично, — одобрил Мейсон.

— И из этих пятнадцати тысяч некоторую сумму я хочу выплатить вам, — сказала миссис Кемптон. — По-моему, я просто должна это сделать. Если бы не вы, мистер Мейсон…

Мейсон покачал головой.

— Но вы ведь много работали, занимаясь этим делом. Вы копались в дневниках, и благодаря вашей догадке…

— Нет, нет, садитесь, пожалуйста, — сказал ей Мейсон. — Давайте-ка сразу перейдем на неофициальный и дружеский тон. Мне не нужно ни цента ни от кого из вас. Я рад, что вам удалось заключить выгодное соглашение. Я полагаю, что это заслуга вашего юриста. Я согласен с мистером Этной, что хотя вы и могли рассчитывать на большее по вердикту присяжных, но если уж вы привлекли бы Эддикса к суду, он сражался бы до последнего — вплоть до самых высших судебных инстанций. В конце концов, он больше всего боялся оказаться высмеянным в прессе — как богач, не дающий зарабатывать на жизнь простой женщине.

— Я тоже так подумал, — сказал Этна.

— А теперь, — продолжал Мейсон, — и вы можете кое-что сделать для меня, миссис Кемптон.

— Все, что угодно.

— Мне нужно узнать все, что только возможно, об Элен Кэдмас.

— Ну, в общем, она была немного… я не знаю, как это выразить словами…

— Ничего, рассказывайте, как сумеете. Если я правильно понял, она была немного странной?

— В ее жизни была какая-то страшная сердечная драма, я в этом уверена.

— Вы долго работали с ней вместе?

— По-моему, около двух лет.

— И вас уволили довольно скоро после того, как она исчезла?

— Через два дня.

— Было ли ваше увольнение хоть каким-то образом связано с Элен Кздмас или ее исчезновением?

Миссис Кемптон покачала головой:

— Он выгнал меня за воровство.

— Постарайтесь хорошенько вспомнить, — сказал Мейсон, — давайте-ка попробуем пояснить этот вопрос. В конце концов, было ли случайным стечением обстоятельств то, что…

— Нет, — сказала она, — мистер Эддикс был просто ужасно потрясен тем, что произошло с Элен. Мне кажется, он был влюблен в нее. И еще мне кажется, что…

— Подождите-ка, — перебил ее Мейсон, — вы сказали, он был влюблен в Элен. Вы полагаете, между ними что-то было?

— Ну… я не знаю. У них были в первую очередь отношения хозяина и служащей, а уж потом дружеские отношения. Но я не думаю… Бенджамин Эддикс не такой человек, чтобы откровенно проявлять свои эмоции.

— Что ж, тогда давайте сначала поговорим об Элен.

— Элен была очень красива и знала это. Она очень, очень гордилась своей фигурой. Она любила фотографироваться и любоваться на себя в зеркало. Уж я-то знаю. В ее комнате было зеркало в полный рост, и несколько раз я замечала, что она… ну, в общем, она гордилась своей фигурой.

— А что вы там сказали насчет зеркала? — переспросил Мейсон.

— Она довольно часто стояла перед ним и любовалась собой.

— А вы откуда знаете?

— Ну, мне доводилось иногда открывать дверь и входить в ее комнату, и я заставала ее перед ним.

— Вы хотите сказать, что она любила наряжаться и любовалась в зеркале собой и своими туалетами?

— Вся ее одежда была размером не больше почтовой марки, — улыбнулась миссис Кемптон.

— Она была обнаженной? — спросил Мейсон.