Ермак: Начало. Телохранитель. Личник

– Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, – пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.

От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев стал толкать Селеверстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто правда сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?»

– Да ну его, уникума хренова! – Селеверстов, весь красный, поднялся с лавки. – Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился, я и сам не знаю.

В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивленно спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?»

– Эх, станичники! – Вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. – Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали! Чего там только нет! А занимаются так, что только пар от них идет. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоем. На их учебные схватки на кулаках да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.

– Тимофей, а это правду Алешка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападет, либо руку ему сломать, или убить его же кинжалом? – раздался скрипучий голос Иона Гусевского.

– Правду, деда Иона. – Я, изображая смущение, опустил голову. – Погорячился я.

– Ты, казачина, не дуркуй. Погорячился он. Пятерых казаков положил. Такое только с холодной головой сделать можно. Бери этих обалдуев, – Ион Гусевский показал на казаков-малолеток, – расставляй их и показывай, как с ними дрался. Вместо Афоньки возьми Петьку Башурова. Они статью одинаковы. Казаки, кто-нибудь кинжал Петьке дайте.

– Что застыл, Тимофей? – Селеверстов ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. – Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал?

– Да помню все, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.

Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня, и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с этим правой рукой сбивая в сторону удар Гришки Батурина мне в голову. Далее в замедленном действии, добиваясь синхронности движений от Петрухи и Григория, показал, как нанес удар коленом в печень и локтем в челюсть Батурину, а потом развернулся, чтобы встретить Афанасия, бьющего меня кинжалом в область шеи.

– Это чего же, Афонька насмерть бил? – громко озвучил этот момент Митрофан Савин. – Вот стервец!

Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и как рычагом через свое плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.

– А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? – опять проскрипел его дед.

Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провел не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.

– Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так еще проще бы было.

Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.

– Неужто руку бы так сломал? Не верю! – Дед Гусевский покачал головой. – Не верю.

Я прошел к печке, где в уголке стояла метелка на длинном черенке, и взял ее в руки. «Все получится, – думал я, возвращаясь обратно. – Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!»

Всучив Петрухе вместо кинжала метелку, черенком в мою сторону, я сказал:

– Бей в шею, и бей сильно!

Петруха, казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил все то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанес резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метелки.

– Ни хрена себе! – К нам подскочил сидевший ближе всех Алексей Подшивалов и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. – Млять, как шашкой рубанул!

После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:

– Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?

«Ну достал старикан! И чего не уймется?» – подумал я, но вслух вежливо произнес:

– Мог бы, деда Иона.

Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метелку, попросил еще раз ударить меня.

Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей шеи. Я, сделав под шаг в левую сторону, перехватил его правую руку с кинжалом у запястья, а левой с внутренней стороны предплечья, выгибая руку, рванул Петруху на себя, заставляя его упасть телом на кинжал. Затем резко остановил это движение, с трудом возвращая Петруху в исходное положение, а сам развернулся к Гусевскому.

– Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.

– Эк как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?

– Мог бы, деда Иона.

Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:

– Давай еще раз, Петр. Только медленно бей.

Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и упал на пол.

– Что же так не сделал вчера у Подшивалова?

– Деда Иона, Петр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера так же сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь, или того хуже.

Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылем в сторону своего внука, буквально взревел:

– Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел?! Видел сейчас? Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет. И вас всех пожалел! – Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рева сжались в тесную группу. – Ударил бы чуть сильнее – и покойники! У-у-у, выб…дки несрушные! А вы что скажете, станичники? – Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.