Ермак. Телохранитель

Немногочисленные прохожие оглядывались на молодого казачьего офицера, одетого в темно-зеленый мундир со стальными чешуйчатыми эполетами, на которых золотом горели две звездочки с литерой "А." и двумя медалями на георгиевской ленте на груди. Но больше всего вызывала удивление черная барашковая папаха с непривычным для столицы длинным мехом. Быстро устав от этого внимания, через квартал от мастерской взял извозчика и поехал в гостиницу. Погуляли, однако!

На следующий день стоял в приёмной графа Воронцова-Дашкова и ждал приема, которого не случилось, так как генерал от кавалерии вышел из своего кабинета и приказал следовать за собой. Извозчик, поезд до Гатчины, какой-то навороченный экипаж, запряжённый четвёркой лошадей, и вскоре передо мной открылась громада любимой императорской резиденции.

Я стоял по стойке смирно в одном из приёмных залов в бельэтаже Арсенального каре Гатчинского дворца. Напротив меня в трех шагах стоял император Александр III, за которым разместились императрица Мария Фёдоровна и большая группа свитских. До начала оглашения указа, который зачитывал император, князь Барятинский и цесаревич Николай, находящиеся в свите, успели ободряюще мне улыбнуться. Словно сквозь вату в ушах, заглушая бухающие удары сердца, до меня доносились слова самодержца: "Божьей милостью, МЫ Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая. Нашему хорунжему Амурского конного полка Тимофею Аленину. В воздаянии отличного мужества и храбрости, оказанных Вами в делах против неприятеля, утверждая определённую по удостоянию Георгиевской Кавалерской Думы, генерал-губернатора Приамурья, по представленной НАМИ власти, награду за то, что в бою под станицей Черняева… спас ценой собственной крови Государя Наследника… Всемилостивейше пожаловали МЫ вас в пятнадцатый день сентября тысяча восемьсот девяносто второго года Капитулу данным, Кавалером Императорского Военного ордена НАШЕГО Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени…".

Закончив оглашать указ, император подошёл ко мне и, взяв с подушечки, поданной кем то из свитских с погонами генерал майора Свиты Его Величества, орден прикрепил его мне на мундир, успев шепнуть мне на ухо: "Спасибо тебе за сына, Тимофей".

— Служу Престолу и Отечеству! — на автомате ответил я.

Если сказать, что я находился в полном ступоре и ауте, то это ничего не сказать. Была у меня слабая надежда на орден Владимира четвёртой степени и потомственное дворянство. Были прецеденты. Но чтобы Святого Георгия! Об этом я даже и не мечтал. Для моих девятнадцати лет и происхождения — этот орден был запредельной наградой.

Между тем, император уступил место графу Воронцову-Дашкову, который довёл до всех присутствующих, что мне, как потомственному дворянину волей Его Императорского Величества выделяется пятьсот десятин кабинетных земель в районе реки Зея Амурской области. При этом, в первую часть дворянской родословной книги Санкт-Петербургского губернаторства я буду внесён под фамилией Аленин-Зейский, с гербом и печатью. Не успел я отойти от такой новости, как вперёд вышла императрица и сообщила, что она дарует мне небольшое имение-мызу, недалеко от Гатчины.

"Всё! Сливай воду, туши свет, — подумал я. — Отблагодарили, действительно, по-царски. Высоко взлетел, как бы только падать с такой высоты не пришлось. Разбиться можно".

Церемония закончилась. Царское семейство направилось на выход из зала. Я уже вздохнул с облегчением, но рано радовался. Ко мне подошёл князь Барятинский и огорошил сообщением, что Его Величества ждут меня на приём в узком кругу.

Пройдя за князем несколько коридоров, зашёл за Барятинским в небольшое помещение, в центре которого за столом с чайной посудой разместилось всё царское семейство с детьми, кроме Георгия, и с ними граф Воронцов-Дашков. Увидев данную картину, я снова впал в ступор. В прошлой жизни один раз довелось видеть президента Ельцина, когда он вручал мне звезду Героя России в Георгиевском зале Кремля. Но пообщаться с гарантом Конституции не удалось. На небольшом фуршете, организованном для награждённых, он не присутствовал. А здесь чаепитие с царской семьёй. "Только бы какой-нибудь косяк не упороть, — подумалось мне. — К таким церемониям и в таком кругу я точно не готов. Но будем посмотреть, так кажется, говорят".

— Проходите, Тимофей, садитесь за стол, — усмехаясь в бороду, видя моё замешательство, и указывая на свободный стул, пробасил император.

Я деревянной походкой подошёл к столу и присел на краешек, указанного стула, отмечая про себя, с каким интересом меня рассматривают Ксения, Михаил и маленькая Ольга.

Как будто бы из воздуха материализовалась пара слуг в роскошных ливреях, которые быстро, не пролив и капли, наполнили чашки чаем, а потом также незаметно испарились.

— Расскажите о себе, Тимофей, — с ласковой улыбкой обратилась ко мне императрица.

— Ваше Императорское Величество, — я вскочил из-за стола и принял стойку смирно.

— Тимофей, не надо вставать. Рассказывайте сидя. Мы просто пьём чай и беседуем, — мило улыбнулась Мария Фёдоровна, а Ольга, насмешливо фыркнула, но тут же, опустив голову, уставилась в свою чашку под укоризненным взглядом матери.

Я вновь присев за стол, начал повествование о своей жизни. Рассказал о своей семье, о гибели дядьев и родителей, о пропавшей без вести сестрёнке. В этом моменте рассказа императрица промокнула платочком глаза, а Ксения и Ольга с жалостью смотрели на меня. Дальше рассказал о смерти деда и его наказе стать офицером, о том, как стремился выполнить данное завещание, об учебе, о станичной школе казачат, экстернате и поступлении в юнкерское училище.

— Тимофей, а почему о своих воинских подвигах не рассказываете? — поинтересовался Его Высочество Михаил, глядя на меня восторженными глазами. — Мне брат поведал, как вы и другие казачата геройски сражались на пароходе. Вот здорово!

— Простите меня, Ваше Императорское Высочество, но ничего хорошего в войне нет. У нас на Амуре, можно сказать, идёт вялотекущая война с различными бандитами, которые приходят из империи Цин. И потери среди казаков бывают большие. И как на всякой войне тебя окружает грязь, страх, боль и кровь. Не думаю, что про это надо рассказывать.

— Что-то никакого страха я в тебе не увидел, Тимофей, во время боя, — включился в разговор цесаревич Николай.

"А была, не была, — подумал я про себя. — Давал себе слово не использовать больше песен из будущего, но лучше, чем стихами Юлии Друниной на вопрос цесаревича не ответишь. Только чуть-чуть отредактирую. Я всё же мужского рода". После этого с чувство произнёс четверостишье поэтессы-фронтовика:

Я видел столько раз бой рукопашный,

Пять наяву. И тысячу — во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

— Кхм, — будто бы поперхнулся князь Барятинский.

— Лучше и не скажешь, — задумчиво произнёс граф Воронцов-Дашков. — Действительно, тот ничего не знает о войне.

— Это всё?! — заинтересовано спросила Великая Княжна Ксения.

— Да, — Ваше Императорское Высочество. — Одно четверостишье пришло на ум, когда Государя Наследник задал мне вопрос во время боя на пароходе, страшно ли мне? Честно говоря, стихов я не пишу.

— А как же, Тимофей, вы пишете свои песни?

— Не знаю, Ваше Императорское Высочество, — ответил я. — Они как-то сами на ум приходят вместе с музыкой.

— Но я слышала, что одну песню для своей названной сестры вы по заказу написали?

— А что оставалось делать, Ваше Императорское Высочество?! Если бы не написал, то меня домой бы и на свадьбу не пустили, — ответил я, подумав про себя, что мою личность, судя по всему, просветили как под рентгеном, если такие мелочи всплыли.