Ермак

«Что стало с тихим Доном? — в озлоблении и тревоге подумал Бзыга: — Помутился разум у казачества!» — и, оборотясь к холопу, спросил:

— Ты что ж, Афонька, небось рад бунтовству?

— Грех, атаман, такое говорить! Разве то бунтовство, коли люди есть захотели?

— Цыц! — прикрикнул на него Бзыга. — Плетей захотел, холоп!

Афонька потемнел:

— Этого и без тебя отведал вволю, только говори да оглядывайся, кругом народ кипит, неровен час, забушует…

Бычкин тронул атамана за локоть, тот присмирел. Холоп продолжал угрюмо:

— Триста заможников ушли из Раздор, а то бы кровь была. Одного попа не тронули, ноне в пустой храмине молится.

— Куда ушли старшины? — скрывая досаду, спросил Бзыга.

— Не сказывали, но чую, стоят табором в Гремячем логу…

Есаул Бычкин осунулся, посерел. Понял он, что попал из огня в полымя, но отступать было поздно. С отчаянием он выкрикнул:

— Коли так — рубаться будем! Веди в дом, отоспимся, коней накормим и в Гремялий лог…

Всю ночь Бзыга ворочался на жарких перинах, прислушивался к шорохам. Холоп не внушал доверия и, чтобы не сбежал он, атаман приставил к нему казака. Ранним утром разбудил сполох. По станичной улице загомонил народ. Бежали казаки, перекликались. И страшное уловил Бзыга в перекличках: в Раздоры прискакал Ермак с конниками.

Кричали станичники:

— Сказывают, у нас укрылся супостат. Своих изгнали, чужой набежал! На майдан! На майдан!

Не стал ждать Бзыга, когда будут ломиться в ворота, быстро разбудил дружков и на коня. Афонька распахнул скрытые воротца и пропустил беглецов в тальники.

— Поберегись, атаман! — предупредил он. — Неровен час, угодишь на раздорских, — не помилуют! — он так выразительно посмотрел на Бзыгу, что тот похолодел под его взглядом.

— Скройся, сатана! — зло выкрикнул атаман и стегнул коня.

Когда Ермак со станицей ворвался в Раздоры, тишина и безмолвие поразили его. Казаки подъехали к церкви и заглянули в нее. Мерцали жиденькие огоньки лампад, сумрачные тени лежали по углам храма. Несколько старушек да древних дедов со строгими лицами стояли, склонив головы, и слушали возгласы священника.

Брязга выманил из церковного притвора столетнего деда:

— Где станичники, куда подевались?

Старик поднял белесые глаза и внимательно оглядел прибылого.

— А сам ты откуда брался, казак? — пытливо спросил дед.

— Из качалинской наехали!

— За каким делом вас принесло? — не унимался дед. — И без вас тут крутая заваруха. Атаман с голытьбой перессорился и с заможниками ускакал. Гляди, казак, неровен час, вернется с подмогой и пойдет крушить башки смутьянщикам!

— Да кто у вас смутьянщики? — обрадовался Богданка.

— Известно кто, это мы сомутители! — сердито ответил дед.

Брязга с удивлением взглянул на ветхого деда и не удержался, залился звонким смехом.

— Да ты сдурел, что ли? — накинулся на него старый казак. — Не видишь — тишина в городке, ровно перед грозой… Еще мой дед сказывал, — так от века повелось в Новгороде, когда на вече лютый бой предстоял!

Ермак слышал эту беседу и приказал Брязге:

— Айда на колокольню, да ударь в большой колокол!

Тревожный гул поплыл над сонным городком, созывая людей на майдан.

Казалось Раздоры только и ждали этого звона. Первым зашумел дед. Выбегая из церковного притвора, он крикнул Ермаку:

— Ой, казаче, торопись на майдан, зараз великая свара будет!

По тому, как у деда по-молоду заблестели глаза и он сразу оживился и воспрянул, видно было, что жива в крови старика старинная новгородская закваска: любил покричать и поспорить дед-вековик.

А гул все усиливался. Медный звон разрывал тишину и поднимал раздорцев. По куреням загремели тяжелые запоры, распахнулись настежь многие ворота и калитки, и как бобы из опрокинутого мешка, посыпались люди. Все торопились на майдан.

Мимо Ермака бежали все новые и новые толпы, вооруженные копьями, пиками, пищалями, а были и такие, что держали в руках топоры и оглобли. Впереди всех, с молотом в руке несся раздорский кольчужник Василий и, заглушая рев толпы, взывал громовым басом:

— Браты, пора измельчить заможных! Ухх, дай разогнуть только спину!..

Ермак залюбовался богатырем: до чего могуч и красив молодец! Высок, крепок, грудь широка… Он играл пудовым молотом, а на руке перекатывались крепкие мускулы.

Глядя на кольчужника, Ермак сам не утерпел, закричал раздорцам:

— Казаки, буде терпеть! Иль мы боле не лыцарство? Укротим заможников! — Затем обернулся к своей станице: — На майдан, браты!

Казаки повернули коней и влились в бурлящий людской поток. И диву дались станичники: какого народу тут только не было! И кольчужники, и кожемяки, и седельщики, и швальники, и плотники. Из узкого проулка выбежал в холстяном фартуке бочар. Ветер взлохматил его широкую бородищу и черные дремучие вихри на голове. Пропитая потом рваная рубаха прилипла к костлявым лопаткам мужика. Потрясая топором, он закричал толпе:

— Народы, изгоним наших кровопийцев!

На площади бурлил возбужденный народ. Ермак выехал на середину казачьего круга и зычно объявил:

— Люди добрые, донское лыцарство, мы — низовое казачество бьем челом вольному народу. Хочу слово молвить!

Во всех концах площади отозвались голоса:

— Любо, казак, любо! Говори свое слово!

Ермак снял свою шапку с красным верхом, огладил курчавую бороду, пристально всматриваясь в раздорцев. Рокот постепенно стал стихать и, наконец, вовсе прекратился.

— Братцы мои, старый казацкий корень, внуки новгородские! — заговорил Ермак. — Земля русская велика, конца и краю нет! И видите вы сами, народ наш — богатырь невиданный! Любой из нас ордынца осилит. И никому из нас не жалко костьми лечь за Отчизну. Одно худо, одна беда бродит среди нас и терзает вольных — правды нет! На Дону, как и на боярщине, завелась тугая мошна к горю. Заможники народились по станицам и хотят закабалить вольное казачество, ввергнуть его в лихую беду…

Ермак перевел дух, быстрые жгучие глаза его обежали народ: