Erratum (Ошибка) - 2

– Ни… - раскрылись губы Икатан и замерли.
– Никого, - закончила она, но ощутила в окончании что-то неверное, неправильное.
– Все так, как и д’олжно, - продолжила она фразой, которую десятки раз слышала от Синглафа.

– Уж и не знаю, кто тебе голову так заморочил, - посетовала бабушка, - только не так это. Есть у тебя кто-то, кого выбрало сердце. Даже если ты еще и не поняла.

– Вот аптека, - прошептала сбитая с толку Икатан, опуская руку и разрывая их контакт.

– Да? Ох, спасибо, - запричитала та, - я бы ее еще полдня искала.
– И стала тихонько подыматься по ступенькам вверх.

Икатан была не на шутку встревожена, впервые. Старая женщина смогла отыскать ключ к ее тайне. Теперь она поняла, что кто-то внутри нее знал ответы на ее вопросы, знал то, что не давало ей покоя. Кто-то совсем незнакомый, и возможно не только ей, но и ее братьям, кто-то, для кого ее имя и труды не значили ничего.

– Ох, - вздохнула она эхом старушке, и приложила руку к груди там, где у людей было сердце. Оно болело и билось, ей показалось, что билось, она слышала стук под своими пальцами. А глаза стало резать, словно в них попали осколки. Призвав мир и покой своего дома в свидетели, Икатан взяла себя в руки, еще раз бросила прощальный взгляд на наступающую осень и стала растворяться в воздухе, возвращаясь обратно.

2

Синглаф ходил из стороны в сторону, свет снопами вырывался из его тела, ослепляя глаза. Но Икатан никогда их не отводила и не закрывала, зная, что смотреть могут только достойные. И пусть она пока не была лучшей из них, но не хотела отказываться от надежды стать таковой однажды. Только вот никогда прежде она еще не видела наставника в таком настроении. Если бы он был обычным человеком, она бы решила, что он нервничает.

– Я не могу отправить больше никого, - наконец, произнес он.
– Это их погубит, понимаешь? Не оттого, что они не хотят, но для них это хуже пытки, хуже… - он замолчал, подбирая слова.

– О чем ты говоришь, Синглаф?
– Ее глаза спокойно изучали его лицо, радуясь тому, что они снова были рядом, вместе, наедине и дома. Этого сочетания было достаточно для того, чтобы она забыла обо всех своих сомнениях и печалях. Синглаф действовал на нее, как она на людей там, на земле.

– Я говорю о повелении, которое нужно исполнить.

– Конечно, я исполню, - отозвалась она с улыбкой, не понимая причин его столь тяжких сомнений и колебаний.
– Мне хорошо на земле, и вовсе не в тягость.

– Я говорю не о земле, - его глаза будто стали еще темнее, и он нахмурился.
– Я не знаю, почему это не могут сделать другие. Те, кто ближе, - от этих слов он содрогнулся.
– Но такова Его воля, - закончил он, и обычно эти слова означали непреложное.

– Если не на земле, то где?
– Икатан смотрела на него с недоумением, но без страха, как ребенок, доверяющий своему родителю.

– Как же тяжко, - простонал Синглаф.

И на этот раз Икатан больше ничего не спросила, потому что никогда раньше не слышала от него подобных слов.

– Под землей, - ответил он, - нужно сойти под землю.

– Но как, ведь даже проявляясь на земле, мы должны использовать человеческие грехи, как якорь, чтобы находиться там всего лишь минуты?
– поразилась Икатан.

– Ты недооцениваешь этот якорь, - вздохнул он.
– Но ты права, никто из нас не смог бы опуститься так низко без черного груза.

– Черного груза?
– Икатан смотрела на него, не понимая.

Синглаф кивнул на углубление в белом полу, в котором покоился черный предмет. Он словно продавливал белую материю, стремясь опуститься ниже. Окружающая белизна и чернота предмета будто исключали друг друга: одно отрицало существование другого.

– Что это?
– потрясенно спросила Икатан. Пока она смотрела на него, ей казалось, что углубление становится все больше и больше, и лишь вспышка света, метнувшаяся от Синглафа, вновь сократила выемку.

– Это то, что позволит тебе опуститься глубже, чем обычно.

– Но как я вернусь?
– Икатан смотрела на него с ужасом, невольным, безотчетным, даже не понимая, что именно в этом предмете так ее пугало или внушало отвращение.

– Ты выпустишь его из рук.
– Ответил он.

– Мне нужно взять его в руки?
– Глаза ее расширились, когда она посмотрела на Синглафа.

– Да, - кивнул он и отвел взгляд.
– Я бы никогда никого не попросил об этом, никогда, но такова Его воля.
– Снова, как заклинание, повторил он.
– Может, потому, что ты молода, в тебе все еще сохраняется способность понимать людей, понимать тех, кто ниже. Может, потому что таков твой дар.
– Он словно пытался найти оправдание своему решению, а Икатан больше не могла смотреть ни на что другое, кроме груза зла, как она его тут же окрестила.

– Но что это? Как он создан?
– пробормотала она, с трудом представляя, как заставит себя коснуться его. Продавит ли он ей руку, как сейчас продавливал пол? Оставит ли черную уродливую дыру на ее ладони?

– Икатан, - Синглаф подошел вплотную к ней.
– Не бойся, я исцелю тебя. Если потребуется, я подыму всех братьев, чтобы помочь тебе.
– Его серые глаза смотрели искренне, с невыразимой теплотой. Она не сомневалась: он так и поступит. Он любил ее, быть может, даже немного более чем дозволено. И от этого ей еще меньше хотелось покидать его.

– Синглаф, мне страшно, - прошептала она ему, почти губы в губы.

– Я знаю, - его рука сжала ее хрупкие пальцы.
– Но других он убьет.

Икатан вновь покосилась на свою черную судьбу и содрогнулась.

– С тобой все будет в порядке, - его пальцы чуть сильнее сжали ее руку, и свет на миг заслонил и черный груз, и самого Синглафа. Осталось лишь прикосновение его руки и тепло.

– Но что я должна сделать потом? Ради чего это все?
– спросила Икатан, когда смогла найти в себе силы.

– Ты должна передать послание, Его послание. Из уст в уста, поэтому должен быть кто-то из нас.
– Ответил он.

Икатан опустила глаза и отняла у него руку. Теперь тепло и свет будут для нее недосягаемой роскошью. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что вскоре она не увидит ничего, или увидит то, от чего может ослепнуть. В самых страшных сказаниях они не рассказывали друг другу историй об аде. Сама эта тема считалась не то чтобы запретной, но слишком черной. Говорить о нем было равносильно тому, что плеваться грязью. Теперь ей предстояло увидеть все воочию, держась за отвратительный шар, к которому даже прикоснуться было почти невозможно.