Ещё не вечер...

Я хотел взять её под руку, но почему-то сегодня не смог сделать этого.

Выйдя из подъезда, мы подошли к моей машине, я открыл для неё дверцу и помог сесть. Затем сам сел за руль и завёл машину. Марина обернулась назад и посмотрела долгим взглядом на розы. Потом она таким же долгим взглядом смотрела на меня, пока я выруливал на трассу.

— Да, именно такие он и любил, — наконец, проговорила она, и потом больше не произнесла ни слова до самых ворот кладбища.

***

— Вы подождёте меня? — спросила она, когда я открыл дверцу машины с её стороны и помог выйти.

— А, может быть, мне пойти с Вами? — немного нервно спросил я.

— Нет, не надо. Просто подождите. Если есть время и желание. И, да, можно я оставлю в салоне сумку?

— Да, конечно.

Я наклонился к заднему сидению, достал розы и передал ей. Она обняла букет, прижав к груди, и медленно пошла к воротам кладбища. Я сел в машину и открыл газету, которая уже давно лежала на торпеде, пытаясь полностью погрузиться в чтение, но мысли о Марине не оставляли. Наконец, нашёл интересную статью и полностью погрузился в чтение.

Время шло, я уже прочитал всю газету два раза от корки до корки. Посмотрев на часы, понял, что жду Марину полтора часа. В груди разливался холод от нехорошего предчувствия, что с ней что-то случилось.

Отбросив все сомнения и подготовившись к упрёкам, вышел из машины, закрыл её и тоже вошёл в ворота кладбища. Я примерно помнил, куда с основной аллеи свернула Марина, и, только повернул туда же, как раздался крик:

— Помогите! Помогите! Здесь женщине плохо!

Я поспешил на крик.

Марина лежала на свеженасыпанной могиле ничком, на моих розах. Около неё суетилась какая-то старушка, но ничего сделать не могла. Я подбежал, перевернул Марину на спину. Она была в обмороке. Подняв её на руки, побежал с ней к машине.

Быстро открыв машину, я посадил Марину на заднее сидение, достал из аптечки нашатырь и поднёс открытую склянку к носу. Марина тяжело вздохнула. Тогда, намочив свой носовой платок нашатырём, я протёр ей этим платком виски. Она открыла глаза и с удивлением посмотрела на меня:

— Что случилось?

— Вы упали в обморок на могилу. Я принёс Вас обратно в машину. Как Вы сейчас себя чувствуете?

— Голова кружится и трудно дышать, — пробормотала она.

— Так! Сейчас я отвезу Вас в приёмное отделении неотложки. Вам нужен врач. — строго сказал я.

— Нет, только не в больницу, только не туда. Куда угодно, только не туда…

— Хорошо. Тогда я знаю, куда мы едем, — я сел за руль и поехал к своему дому.

Марина, похоже, опять отключилась, пока мы ехали. Я видел в зеркало заднего обзора, что она то открывала, то закрывала глаза.

Я достал сотовый и набрал номер мамы:

— Мам, это я. Еду домой. Я не один… Да, мама, с ней. Ты можешь позвонить Лилии Дмитриевне и попросить её зайти к нам? Да, мама, всё очень серьезно. Спасибо.

Я остановил машину около своего дома, подошёл в задней двери машины. Открыл её и опять взял Марину на руки. Она прижалась к моей груди и обвила одной рукой мою шею; кажется, ей было так плохо, что она была не в силах даже слово сказать.

Дверь в дом была не заперта. Я ногой открыл её и понёс Марину на второй этаж в гостевую комнату. Там положил женщину на кровать, помог снять куртку и сапоги, размотал шарф. Сам сел рядом в кресло и стал ждать врача. Именно про него я звонил своей маме.

Лилия Дмитриевна приехала через полчаса. Я услышал, как внизу хлопнула дверь, вышел на площадку второго этажа и позвал:

– Лидия Дмитриевна, мы здесь! Здравствуйте.

Врач поднялась ко мне.

Я быстро посвятил её в ситуацию. Она понимающе покивала и прошла в комнату. Там я помог ей снять пальто и подержал её саквояж, пока она ходила в ванную, мыла и вытирала руки.

Вернувшись, сказала:

– Виктор, выйди, пожалуйста. Мне надо осмотреть пациентку.

Я опять вышел на площадку, облокотился о перила и стал ждать.

Чем дольше тянулось ожидание, тем больше я нервничал. Чем больше я нервничал, тем больше сам себя накручивал и злился.

Наконец, доктор вышла.

— Ну, что?

— Нервный срыв и истощение на фоне бессонницы. Ей просто надо нормально питаться, отдыхать, и, главное, выспаться. И, желательно, не дома, где всё только усугубляет её состояние.

— Понятно, — сказала доктор.

Вот за что я её любил, так это за понимание и умение не задавать лишних любопытных вопросов и не давать глупые советы.

— Значит, она останется здесь, — и всё.

Я помог ей одеться, оплатил прием наличными и проводил до машины. Мы попрощались, и она уехала, сказав, что я могу звонить ей в любое время, если что-то случится.

Сам поднялся к Марине. Она спала.

Я сел в кресло около её кровати; в голове моей было, как поется в одной старой недоброй песне, прохладно и пусто. Но потом пришли слова новой песни:

Возле камня стоишь, где скрестились три вечных пути.

Что имел, то всё в прошлом. Что дальше? Куда же идти?

У подножия камня свернулась злодейка-змея.

Осторожнее, путник! Не то смерть коснётся тебя.

Чёрный ворон кружит, дожидаясь, куда ты пойдёшь,

Иль коня потеряешь, иль сам навсегда пропадёшь…

То не сказка, мой друг. Такова была воля Таро.

Кельтский крест** лёг на стол, припечатав на жизни тавро.

Кубки, посохи***– все предвещают лишь слёзы и боль.

Замыкает расклад карта смерти. Что спорить с судьбой?

И пентакли*** сошлись, как знаменья о лживости снов.