Еще одна чашка кофе
Шрифт:
Мужчина вдруг беззвучно, скупо заплакал и отвернулся.
— Мальчик поправится, — повторила Лина. — Не вините себя.
Незнакомец повернулся к ней:
— Я готов помочь всем, чем могу. Деньги, лекарства, все, что надо…
— Спасибо, — кивнула Лина, — оставьте ваш телефон! Если Лёне что-то понадобится, я вам сообщу.
— За ним кто-то ухаживает? — с надеждой спросил мужчина. — У него кто-то есть?
— Да, — улыбнулась Лина, — не беспокойтесь!
В больничное окно Лина видела, как пожилой незнакомец пересекает двор усталой походкой. Она провожала его глазами, пока он не скрылся из вида. После этого разговора на душе у нее посветлело — виновник аварии оказался человеком. Она решила сохранить его номер телефона —
Между тем лето убегало — теперь уже и не догонишь.
Как-то в конце августа ей приснился один из ее давних кошмаров — мама с Павликом на ее глазах падали в бездну, и она ничем не могла им помочь. Лина проснулась в холодном поту, и чувство вины накрыло ее с головой. «Мои дорогие, я не забыла о вас, не забыла!»
В это лето Данила много работал — он успел съездить на съемки в Сибирь и на Алтай, открыл в Петербурге выставку своих работ. А в августе он решил, впервые за несколько лет, устроить себе отпуск. Ему не хотелось сейчас шума больших городов или суетного отдыха в переполненном отеле где-нибудь на оживленном южном побережье. Подумав, Данила махнул на Балтику, где на безлюдных пляжах легко найти уединение и покой.
Он снял дом на побережье и каждый день рано утром уходил на море. Иногда он брал с собой камеру. Здесь было что снимать — нескончаемые белоснежные пляжи, дюны, живописные валуны, нависающие скалы. Обычно фотограф Суворов долго прицеливался, оценивая и выбирая ракурс, просчитывал драматургию каждого снимка. Он вообще скрупулезно подходил к съемке — старался не делать лишних кадров «в пустоту», мысленно отбирая лучшие. Про себя Данила, смеясь, говорил, что профессия и стремление из множества кадров выбрать один — лучший, сделала его слишком разборчивым. А на вопрос друзей о том, почему он так и не нашел себе девушку, Данила отвечал, что вот эта привычка выбирать лучшее из множества, побуждает его ждать одну — единственную. На самом деле он давно привык к одиночеству. Его профессия и в этом накладывала на него свой отпечаток. Он не тяготился одиночеством, и сейчас, здесь, у моря, в этом безлюдном месте чувствовал покой и гармонию. Чистая, прохладная вода, особенный, морской воздух, синий космос над головой — что еще нужно человеку для счастья?
Он провел на побережье несколько дней. Впереди была еще целая неделя благословенного отпуска. Вечер опускался на пустынный берег. Данила сидел на песке, смотрел, как дыбятся волны, набегают друг на друга и с шумом разбиваются о берег. Никаких мыслей, никаких планов, ну разве что на счет ужина. Сейчас он вернется в дом и сам приготовит еду. А на ужин у него так кстати — хвала богам! — припасена бутылка отличного белого вина. И можно будет долго сидеть на террасе, потягивать вино и смотреть, как на побережье медленно наплывает дивно красивый закат.
Когда он собирался уходить с берега, его телефон зазвонил. Ответив на вызов, Данила услышал бармена Лешу.
— Привет, старик! — прокричал Леша и после обмена приветствиями выпалил: — Такое дело. Ты просил сообщить, если та странная девушка снова появится! Так вот — она пришла.
Июль скрылся за зеленым пригорком, и где-то там, за ближайшим поворотом, уже маячила осень. У Теоны было чувство, будто она стремительно, как на велике, пронеслась через летние месяцы.
После возвращения Мананы она, уступив тетиным просьбам, прожила в Павловске еще месяц, а в конце августа вернулась в свою странную, похожую на пещеру квартиру.
…В квартире было прохладно и тихо. Теона усмехнулась. «А здесь, вероятно, так всегда и было, все сто пятьдесят лет, или сколько там этому дому! Даже не верится, что когда-то здесь жили люди, любили, мечтали, наполняли это пространство своим теплом или смехом». После уютного, живого дома Мананы с его цветущим садом,
зеленью Павловского парка контраст показался ей особенно печальным.«И никто-то в этой квартире мне не рад, — вздохнула девушка, — даже незнакомка на портрете».
— Здрасте, — поздоровалась с дамой на портрете Теона.
Она развесила в шкафу летние платья (понадобятся ли они ей еще в этом сезоне, или осень будет ранней и потребует теплых пальто и палантинов?), вернула на прежнее место кукол, которых увозила с собой, поставила чайник, распахнула окно. И вроде вечер был еще по-летнему теплым, но ворвавшийся в комнату ветер напомнил о скорой осени. У Теоны вдруг возникло сильное желание сорвать с вешалок только что развешанные платья, уложить кукол в чемодан, собрать остальные вещи и вернуться в Тбилиси. Тем более что душившие ее тоска и ревность, из-за которых она и сбежала из родного дома, стали куда глуше. Так что теперь она могла бы вернуться. Завтра она простится с Мананой, с ребятами в «Экипаже», а сборы будут недолгими.
Теона вытащила чемодан, раскрыла его, постояла в задумчивости. Все-таки что-то ее останавливало. У нее было странное чувство недосказанности, ощущение того, что эта ее петербургская история не завершена. Словно она не сделала еще нечто важное. И потом она вдруг осознала, как тяжело ей будет прощаться с Мананой, с кофейней, и даже с несносным Белкиным. Теона вздохнула: «Ладно, как говорится, утро вечера мудренее, я подумаю об этом завтра и тогда уже все решу».
Она проснулась от солнечного света, заглянувшего в окно. Луч скользнул по ее лицу, и ей вдруг вспомнился солнечный заяц, которого Белкин запускал в то июльское утро в Павловске. Теона потянулась, соскочила с кровати. Утро и впрямь оказалось мудрее вечера — решение пришло само. «Останусь до Нового года, в конце концов, Белкин столько рассказывал о том, как здорово в «Экипаже» в новогодние праздники! А там посмотрим…»
Она прошла из спальни в гостиную и вдруг замерла. Распахнутые половинки чемодана, оставленного ею вчера посреди комнаты, теперь были аккуратно сложены. Чемодан был закрыт. С минуту она смотрела на него как загипнотизированная, а потом уговорила себя поверить в то, что она или просто забыла, как вчера сама захлопнула саквояж, или же ей таким странным образом был дан знак, что она поступает правильно, решив остаться. Теона усмехнулась: м-да, останусь до Нового года, если, конечно, раньше здесь не чокнусь! Самое удивительное, что среди прочих странностей, связанных с этой квартирой, едва ли не самой главной была та, что у Теоны ни разу не возникла мысль поменять эту квартиру на какую-то другую.
Она убрала чемодан в шкаф, обошла свою квартиру-пещеру и заметила, что за время ее пребывания в Павловске квартира еще больше обветшала — на потолке обозначились паутинки трещинок, а обои на стене в спальне кое-где отклеивались. «Пора сделать хоть мало-мальский ремонт!» — решила Теона.
В этот же день она купила все, что могло понадобиться для ремонта (краски, краски заверните побольше, я буду красить стены!) и взялась за работу.
Настроение у Леши было паршивым. Сегодня ему опять названивали те предприимчивые деятели с предложением продать кофейню. Он нервничал, злился, посылал их куда подальше, но враги, похоже, и не думали отступать.
Но самым главным, что его сегодня раздосадовало — оказалось поведение Теоны.
В обед, когда они вместе пили кофе, Тея сказала, что, скорее всего, она останется в Петербурге только до Нового года, а потом вернется в Тбилиси. И вот странное дело — ее слова расстроили его. Весь оставшийся день Леша никак не мог успокоиться. «А действительно, что с нее станется — напялит свою красную шапку и махнет домой, только ее и видели! А он останется. Они ведь все уезжают — Ника во Францию, Тея в свою обожаемую Грузию!» Леша яростно громыхнул подносом и вдруг — такого с ним раньше никогда не случалось! — разбил чашки.