Еще одна чашка кофе

Ольга смотрела на Клинского — в сущности, что она знает об этом человеке, чтобы сейчас поверить ему и последовать за ним? Ее нежданный спаситель был мало похож на благородного рыцаря, да и более своеобразного признания в любви, к тому же сказанного холодным, едва ли не ироничным тоном, ей прежде не доводилось слышать.

— Что ждет мою семью в случае моего побега?

— Вашим родным ничего не грозит, — заверил Клинский, — ВЧК нужны вы, а не ваше семейство.

— А как же Николай Свешников?

По лицу Клинского пробежала гримаса недовольства:

— Вытащить вашего мужа, Леля, или кем он вам приходится, я не могу, да и желания его спасать, откровенно сказать, не имею. Вы сейчас подумайте о себе. Только учтите, что времени на размышления у вас нет.

И вот она снова вернулась все к той же беспощадной необходимости сделать выбор, просто теперь к двум известным прежде вариантам добавился еще один.

— Да, — сказала Ольга, — я согласна.

* * *

Шофер Клинского остановил автомобиль у дома Ольги.

— У вас, Леля, полчаса, не больше, чтобы собрать самое необходимое, — предупредил Евгений. — Я буду ждать вас в машине.

Ольга поднялась по лестнице, остановилась у родной квартиры и замерла; она и страстно желала увидеть родных, чтобы проститься с ними, и опасалась встречи, потому что боялась возможных расспросов, слез и последующих надрывных прощаний.

На ее стук дверь не открыли, только в глубине квартиры раздался лай Нелли. Соседняя дверь внезапно приотворилась, и на площадку выглянула соседка Ларичевых — пожилая дама, когда-то преподававшая Ксюте игру на фортепиано.

Увидев Ольгу, женщина испуганно округлила глаза:

— Оленька, дорогая, вас что же, выпустили? А ваших нет дома. Батюшка ваш поступил на службу, теперь уходит с самого утра, а Софья Петровна с Ксютой недавно ушли на рынок.

Внизу раздались чьи-то шаги, соседка вздрогнула и поспешила проститься с Ольгой. Ольга провела рукой над дверным косяком, нащупала тайную выемку, в которой Ларичевы всегда прятали запасной дверной ключ. Он и теперь был здесь. Когда Ольга вошла в квартиру, Нелли с радостным визгом бросилась ей навстречу. Ольга обняла собаку, прижала к себе теплую собачью морду: «Милая моя, Нелли, как я по тебе скучала!»

Старый папин зонт в углу, потертый мамин ридикюль на трюмо, фикус в кадке — приметы прежней, драгоценной, потерянной жизни.

На кухне на плите стоял еще теплый чайник, на столе лежали мамина Библия, а чуть поодаль раскрытый блокнот Ксюты. «Наверное, пили чай перед уходом, мама читала, а Ксюта записывала в блокнот», — подумала Ольга. Вспомнив, как когда-то в детстве они с сестрой любили гадать на книгах, она взяла в руки томик и раскрыла его. Библия открылась на тринадцатой главе Первого послания апостола Павла к христианам Коринфа. «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто… — с волнением, как мамино благословение перед дальней дорогой и последующим ненастьем судьбы, прочла Ольга. — А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Она взглянула на часы — стрелки неумолимо отмеряли отпущенный ей лимит. Ольга вырвала лист бумаги из блокнота Ксюты — надо написать родным прощальное письмо. Но что им сказать, как найти единственно правильные слова, чтобы родные смогли понять ее и простить, она не знала. Тяжелый вздох — ну теперь уж как выйдет. Всю тяжесть вины и боль не уместить в скупые строки.

«Мои дорогие, любимые, обстоятельства складываются так, что я должна уехать из России. Обещаю, что вернусь сразу, как только это станет возможно. Простите меня. Знайте, что я очень люблю вас. Ваша Оля».

Она положила записку на мамину книгу, стараясь не думать о том, что ее близкие вернутся, прочтут это послание и осознают ее поступок. Но все же камнем на душу упала мысль: «А как бы я теперь посмотрела им в глаза, сказав, что уезжаю из России, при этом зная, что они-то остались здесь из-за меня?!» Может, к лучшему, что она не увидит их растерянности и то, как выражение радости на их лицах от мысли, что она жива, что с ней все хорошо, с течением времени сменится недоумением: «А как же так, Оленька? Ведь мы остались здесь потому, что ты так решила за всех, а ты вот уехала…»

И этот вопрос, даже если его на самом деле никто из Ларичевых никогда бы не задал, впоследствии долгие годы будет задавать себе сама Ольга.

Она вошла в свою комнату, бросила в чемоданчик связку писем Сергея, несколько дорогих сердцу семейных фотографий и потянулась в шкаф, где на верхней полке лежали вещи Сергея, переданные ей на хранение: крест, серебряное зеркало и картина. Она задумалась — взять Сережины вещи с собой в эмиграцию? Но все эти перемещения по революционной России, маршруты Одесса — Стамбул, казались сейчас такими опасными. Между тем времени на раздумья уже не было. Мысль о детском тайнике — углублении в стене ее комнаты, старом вентиляционном отверстии, в котором маленькая Оля прятала свои нелепые сокровища: фантики, открыточки, записочки от влюбленных в нее гимназистов, — пришла сама собой и показалась Ольге спасительной. Она отодвинула трюмо, заслонявшее подступ к углублению в стене, обернула Сережины вещи тканью и вложила их в свое тайное хранилище, будто запечатала в пещеру.

Ольга не знала, сможет ли сюда вернуться. Она вообще не была уверена, что уцелеет, выживет в предстоящих ей испытаниях, и надежды на то, что кто-то однажды найдет ее тайное послание, у нее тоже не было. И все-таки она спрятала эти безмерно дорогие ее сердцу сокровища в старый тайник, словно отправляя таким образом некое письмо в будущее. Ведь если для нее будущего нет, для кого-то оно наступит. А может статься, еще не все потеряно, и скоро она и впрямь сможет вернуться и передать эти вещи Сергею?

На прощание Ольга обняла Нелли: «Хорошая ты собака!», перекрестила фотографии родителей на стенах и вышла из дома.

Из окна автомобиля своего странного попутчика она смотрела на город, окутанный в это сентябрьское утро туманом. Хотя может быть, это застилавшие ее глаза слезы создавали эффект зыбкости и тумана, в котором теперь терялся и город, и ее настоящее и будущее?

Серая Фонтанка, серое небо, зыбкий, ускользающий, никому не принадлежащий город-призрак (да есть ли он на самом деле?); былое, грядущее — все в тумане, но что делать, в иные времена неопределенность становится естественным фоном.

Автомобиль отъезжал; еще раз взглянуть на мост, где они с Сергеем прощались, на родной дом, на окна родительской квартиры, и вот все скрылось, больше нет ничего.

Даже не слезы, а сильный спазм перехватил горло — не вздохнуть-не выдохнуть. Евгений молча протянул ей свой платок и отвернулся.

Она смотрела в окно, глотая слезы; вскоре исчезла и серенькая Фонтанка, и весь этот город с его площадями, дворцами, ангелами, со всеми адресами, где ее любили и ждали.

«Прощайте, прощайте! — беззвучно шептала Ольга. — Простите».