Ещё слышны их крики

– Все-таки заболеванием.

– И переделать их в лекарство не получится?

– Думаю, что нет.

– Это… хорошо, – девушка покачала головой с грустной улыбкой.

– Не очень, – ответил Свен.

– Значит, мечты были действительно лихими. Такие мечты и меняют мир.

Свен вновь усмехнулся. В то же время весь его скорбный вид говорил о том, что в рассуждениях о своих неудачах он черпает свою жизненную энергию.

– Может быть, расскажете, как протекала ваша болезнь? – спросила девушка.

Во взгляде парня мелькнул легкий испуг.

– Зачем? – спросил он, глядя в серьезное лицо девушки, словно старался найти в нем признаки насмешки.

– Ооо, – протянула Кристина и, откинувшись в кресле, скрестила на груди руки. – Я готова часами слушать о чужих мечтах.

Глава I. День восьмой

1 апреля 2017 года

Шорох. Именно он разбудил меня в ту ночь. Странный шорох за входной дверью, который я расслышал сквозь сон, и который тут же смолк, как только я открыл глаза. Помню страшное напряжение мышц во всем теле, заставлявшее меня крепче и крепче вжиматься в кровать под собой, словно в попытке соединиться с ней в одно целое, перестать быть тем, чем я являлся. Не знаю, сколько я пролежал в этом состоянии – на спине, с вытянутыми вдоль тела руками. Тогда мне казалось, что не меньше часа, но, думаю, на самом деле прошло не более двух минут. Дождь, начавшийся накануне вечером, прекратился, и в той тишине, которая меня окружала, я ни на миг не допускал, что этот шорох мне послышался. Тишина. Предательская тишина, скрывавшая за дверью в мою квартиру смертельную опасность. Чувствуя леденящий душу ужас, не осмеливаясь пошевелиться, не осмеливаясь даже взглянуть на электронные часы, стоявшие рядом с кроватью, я все же прекрасно понимал, что ждал этих минут всю свою жизнь. Я знал, что это произойдет, и даже по какой-то необъяснимой причине знал, что начнет происходить именно так – с шороха у двери.

Наконец щелкнул замок. Дальше мой непрошенный – или же прошеный? – гость действовал совершенно бесшумно, но я четко представлял, как его правая рука медленно открывает дверь, как его голова просовывается в щель и зоркий взгляд осматривает мою гостиную. Как он переступает порог, прислушивается, прикрывает дверь и с минуту стоит к ней спиной, собираясь с мыслями и силами. Я даже не думал о том, чтобы приготовиться к сопротивлению, вступить в схватку и попытаться спасти свою жизнь. Вернее, думал, но знал, что это совершенно бесполезно; опять же, знал по какой-то необъяснимой причине, и это знание было для меня так же непреложно, как и то, что нынче ночь и я лежу в своей постели. И скоро умру. Было и странное ощущение призрачной надежды, но надежда эта никак не была связана со мной, и тем более она не была связана с тем человеком, голос которого прорезал ночную тишину.

– Простак, – взломщик говорил тихим голосом, и растягивал слова с издевательской интонацией. – Простак, я пришел.

Я ненавидел свою фамилию и всегда ее стеснялся. Но еще никогда она не вселяла мне такого отвращения, как в ту ночь, когда ее произносил мой потенциальный палач. И это отвращение, смешавшись со страхом, словно вышибло из меня последние силы; я перестал вжиматься в кровать, и вместо этого задрожал всем телом. В тот же момент я увидел, как в гостиной вспыхнул тусклый луч света, и понял, что злоумышленник включил фонарик. Понял, что не суждено мне больше увидеть свет солнца, и вот этот тусклый луч осветит собой последние минуты, а может и секунды, моей жизни и мою смерть.

– Простак, смерть идет.

Догадка моя подтвердилась, и вновь лишь мысленно я увидел и услышал, как палач мой преодолевает расстояние в пять шагов, отделявшее мою спальню от гостиной. Луч света ударил мне в глаза и заставил зажмуриться. Когда через несколько секунд я открыл глаза, то смог разглядеть очень высокого и очень худого мужчину, одетого в узкую, почти обтягивающую одежду черного цвета, с закрепленным на лбу фонариком. Его бледное лицо выражало ту самую издевку, которая слышалась в его голосе, а тощее его тело пребывало в едва заметном, но постоянном движении. Создавалось впечатление, что стоя на месте, он словно балансирует на тонкой нити, натянутой над пропастью, и особенно противились падению в эту пропасть его длинные, хаотично болтающиеся руки, обтянутые перчатками. Я сразу подумал, что именно эти руки, похожие на двух змей, выползающих прямиком из тела, станут орудием моего убийства. Не пуля, не нож, а костлявые пальцы этих омерзительных рук, сомкнувшиеся на моей шее и сжимающие ее до хруста, который отзовется в ушах убийцы привычным его слуху сладостным триумфом.

Он отвратительно хихикнул, и продолжил дразнить меня своей издевательской речью:

– Лежит. Убивай, не хочу. Бери и убивай. Простак, мой милый Простак. Как же приятно осознавать, что совсем скоро тебя не будет в этом мире. Как приятно. Скажи, Простак, что ты чувствуешь? Что чувствуешь на пороге ада?

Страх сковывал мои осознанные движения, и даже если бы я хотел ответить, то не смог бы. Единственное, на что сейчас было способно мое тело – это невольная дрожь.

– Простак, – нараспев произнес он мою фамилию. – Ответь на вопрос.

И вдруг я понял, что могу ответить. И не просто могу, а должен. Как бы ни противно было вступать в разговор с этим человеком, я понимал, что мои желания ничего не значат в данный момент. Что-то извне заставляло меня ответить, при этом позволяя мне самому решить, что именно.

– Почему? – прохрипел я.

– Что почему? – руки убийцы дернулись сильнее прежнего, стукнулись о бедра и продолжили болтаться.

– Почему я должен умереть?

Вновь последовал короткий смешок и певучий ответ:

– Потому что ты идиот. – Тут он наклонился в мою сторону (что было больше похоже на скольжение по воздуху), и я заметил на его лице невинное выражение, с которым смотрят на маленьких детей, больных или слабоумных. – Идиот, – прошептал он и резко выпрямился, чем вызвал в своем теле усиленные колебания.

– Я не идиот, – возразил я, чувствуя унижение.

Колебания его тела резко угасли.

– А кто же ты? – последовал серьезный вопрос.

– Если ты пришел убить меня, просто убей. К чему эти разговоры?

Произнеся эту короткую горделивую речь, я ясно почувствовал прилив сил, понял, что мое тело вновь готово подчиняться мне. Однако же я даже не подумал использовать эти силы против человека, издевавшегося надо мной в мой смертный час. Нет, я готов был броситься с кровати прямо ему под ноги и молить о прощении, молить сохранить мне жизнь, и покрывать его ноги поцелуями и горячими слезами в надежде на его милость. Уверен, я бы так и сделал, если бы не понимал, что это совершенно бесполезно.

– Действительно, Простак, – голос его звучал теперь не столько издевательски, сколько презрительно. – Я пришел убить тебя. И в нашем случае такое стечение обстоятельств означает только одно: ты проиграл, Простак. Проиграл с треском и позором. Ты лежишь передо мной жалкий и ничтожный, вызывающий истинное желание стереть тебя в порошок. И поверь, я сделаю это с величайшим удовольствием.

Я совершенно не понимал, о чем идет речь. Я не понимал, в какую – неизвестную самому себе – игру я играл, не понимал, когда и как я проиграл. Но понимал, что я проиграл.

– В чем я проиграл? – спросил я своего мучителя.

То, что в случае с обычным человеком можно объяснить как всплеск руками, в его случае имело вид многоуровневого сложнейшего маневра, отработанного до совершенства. Он хотел было ответить, но вдруг осекся, и там, где обычный человек замер бы, он смог лишь свести к критическому минимуму свои колебания. Он помолчал, внимательно глядя мне в лицо, и медленно покачал головой.

– Знаешь, Простак, мне говорили, но я не верил. Так, неужели, все это правда? Неужели ты не помнишь?

– Что именно? – спросил я, и мое искреннее непонимание заставило его еще пристальнее присмотреться ко мне и вновь покачать головой.

– Поразительно, – прошептал он, но спустя две секунды дернулся всем телом, колебания вошли в привычную фазу, и он продолжил бодрым голосом: – Ну и ладно, это совершенно не важно. Однако ты спрашиваешь, в чем проиграл? Лично мне ни в чем, Простак, – он выдержал многозначительную паузу, словно ждал признака понимания с моей стороны, но поняв тщетность этого ожидания, продолжил: – Но ты проиграл судьбе, а я всего лишь палач у нее на службе. Понимаешь, Простак? Убийца, который обожает свою работу. Скажи, Простак, ты любишь свою работу?