Есенин
Шрифт:
— Фу ты! — облегчённо вздохнул Артосов.
— Ты думал, я сдох?
— Если честно… После того, как вы вчера кувыркались…
— А ещё удивляются, чего это я так трясусь. А меня с утра жизнь трясти начинает: «Алексей Аскольдыч! Алексей Аскольдыч!» Но если честно, после вчерашнего у меня всё ломит. Я, пожалуй, пока никуда не пойду.
Во время завтрака Цекавый был мрачнее тучи:
— Бессовестные вы люди! Как можно было заставлять его барахтаться вместе с вами!
— Да кто же его заставлял! — отбрыкивался Артосов.
— Надо было образумить. От него и так одно дуновение осталось. А ведь Днестров —
— Куда? — спросила Таня. — В ЦК КПСС? Лично Путину? Перестаньте дурачиться. Человеку было хорошо. Он был счастлив, как мальчик. Может, он после этого трястись перестанет.
Этот день был упоительным. Светило солнце, но не пекло, потому что по небу гуляли облачка, которые время от времени смиряли солнечную прыть. Океан по-прежнему ходил волнами, но далеко не так буйно, как ночью. Войдёшь по пояс, волна не сбивает с ног. Купайся, загорай, веселись. Но нет, Цекавый, Лещинский, Хворин, Леонидова и Хитрова отправились за покупками, весьма озабоченные тем, что у них мало сувениров для всех родных и друзей. Хитрова так и сказала:
— У меня столько родных и друзей! Может, у кого-то их мало, тогда понятно.
— Не понимаю… — пожимала плечами Таня. — Разве мало чаю накупили? А что тут можно купить…
— Враги человеку родственники его.
— Впрочем, и хорошо, что они все уползли. А мы с тобой будем купаться и загорать, правда?
— Что может быть лучше!
И они остались вдвоём с Артосовым на пляже. Плавали, заплывая далеко-далеко, загорали, разговаривали, фотографировались с обезьянками на плечах, пили свежевыжатые соки, ели мороженое… Рай!
Она и сейчас, как вчера, была в закрытом тёмно-синем купальнике. Он так дивно сочетался с глубиной её синих глаз. Артосов не переставая любовался ею. Однажды, когда в очередной раз пошли купаться, он встал на подводный круглый камень, замер, любуясь… И вдруг камень стал двигаться в сторону Тани. «Я схожу с ума!» — подумал Артосов. Но камень продолжал двигаться. Артосов соскользнул с него, нырнул и увидел огромную черепаху.
— Чудеса! — воскликнул он, позвал Таню, и они некоторое время, ныряя, следили за черепахой, которая, впрочем, поспешила удалиться от берега.
Потом появился Цекавый:
— Валера! Немедленно! Алексей Аскольдыч не отзывается!
И начался переполох. Стучали в дверь номера, звали, Артосов залезал к окну, заглядывал в него и видел, что Днестров лежит в кровати неподвижно и бездыханно. Пришлось обратиться к служащим гостиницы, и те вскрыли номер. Классик советской поэзии Алексей Днестров был обнаружен в зюзю пьяный. В ответ на вопросы, пойдёт ли он обедать, мычал.
— Смотри, что вы наделали своим вчерашним купанием! — говорил Цекавый. — Его, кажется, парализовало. Он не может говорить.
— Да он просто вставные челюсти потерял, — отвечал Артосов. — Вон они валяются.
Возвращение челюстей на прежнее место способствовало более членораздельным речам классика. И звучали те речи так:
— Пошли вы к чорту, членистоногие! Дайте отдохнуть человеку!
Всё это Артосов за обедом рассказывал весьма красочно, так, что все хохотали, включая Цекавого. Но, впрочем, он потом нахмурился:
— Рано смеётесь. Нам ещё завтра его в Москву. Как бы
не пришлось грузом двести.— «И только господин из Сан-Франциско мерно покачивался в своём гробу», — мрачно произнёс Хворин.
После обеда уже все вместе наслаждались пляжем, солнцем, океанскими ласковыми волнами, которые почти совсем стихли. День безмятежного счастья промелькнул быстро, и вот уже закат, прощальный ужин, и всем грустно, хочется напоследок ещё какого-то праздника, а какого?
— Минуточку! — объявил Артосов. — Мне удалось раздобыть пиратскую копию свежевыжатого стихотворения самой знаменитой цейлонской поэтессы Виктории Хитровой. Вот оно:
Есть на юге Цейлона Курорт Хиттадува, Здесь бродила я, словно Последняя дура…— Негодяй! — перебила его звезда Санкт-Петербурга, набросилась и стала лупить салфеткой. На том инцидент был исчерпан, а Таня предложила вспомнить, нет ли у кого-то сегодня дня рождения. Пусть не своего — мужа, жены, отца, матери, сына, дочери…
Хитрова тотчас вспомнила или придумала, что сегодня день рождения её мамы. Вот и стали праздновать. Каждый рассказывал что-то хорошее о своих родителях, каждый при этом стал хоть чуточку лучше самого себя. Под занавес ужина появился протрезвевший и вполне здравый Днестров. Он и трясся-то меньше обычного. Пришёл такой веселенький и объявил:
— Испытываю зверский голод!
Но и этот долгий вечер, сколько ни продолжался, а тоже закончился. В полночь, погуляв вдоль берега океана, все разошлись по номерам, потому что завтра предстоял ранний выезд и нужно было упаковать чемоданы, словно у каждого их было штук по двадцать.
Артосов и Днестров лежали в своём номере на своих кроватях, и Днестров щёлкал пультом телевизора. Они вяло говорили о том, кто что сейчас пишет, действительно ли грядёт полный упадок и исчезновение поэзии, обо всём таком прочем, наводящем на Артосова тяжкую тоску, потому что это был последний день и не было никакого повода, чтобы пойти к Тане. Часы уже показывали второй час ночи, через семь часов им уезжать отсюда…
— Был бы я в вашем возрасте, — засыпая, пробормотал старик Днестров, — я бы не лежал так тупо перед телевизором.
Произнеся эти роковые слова, он закрыл глаза и вскоре счастливо засопел, как может засопеть человек, переплывший в своей жизни океан спиртного, сегодня снова напившийся, протрезвевший, хорошо покушавший и опохмелившийся.
Артосов набрал полную грудь воздуха, встал, оделся и пошёл. Сердце его колотилось так, будто там застряла и не могла выбраться наружу огромная морская черепаха.
Таня открыла, посмотрела на него и сразу всё поняла.
— Я не могу больше спать с мужчинами! — выпалил Артосов на ходу подобранную фразу.
На утро, помогая собраться Днестрову, который всё-таки чувствовал себя плоховато, Артосов пронзительно вспоминал всё, что произошло этой ночью, и особенно — родимое пятно у Тани на животе, большое и причудливое. Вот почему она плавала и загорала в закрытом купальнике. Стеснялась. И ночью, когда он увидел это пятно, Таня вмиг смутилась: