Есенин

Случилось так, что судьбой Есенина занялись сразу многие, и все не сговариваясь сошлись на одном и том же: будущему поэту, дескать, непременно надо служить в типографии Ивана Дмитриевича Сытина.

Отец просил посодействовать знакомого корректора Коростелева. Социал-демократическая группа Суриковского кружка поручила Кошкарову-Заревому и Дееву-Хомяковскому ходатайствовать о Есенине перед сыном Сытина Василием Ивановичем. Василий Иванович был человеком неукротимой страсти и необыкновенной судьбы: в девятьсот пятом году печатал в типографии отца революционные прокламации и воззвания, более того — поддельные паспорта для выезда за границу людям, вокруг которых всё теснее сужалось полицейское кольцо и скрываться им надо было без промедления; сын миллионера, он сидел в знаменитых на всю Россию Бутырках за дела, направленные против самодержавного строя...

Сам же Есенин твёрдо решил обратиться к хозяину книгоиздательства лично, без всяких посредников и ходатаев.

— Чего мне бояться, чего терять? — сказал он Воскресенскому. — Я, быть может, не лучше других, но уж, позвольте заметить, и не хуже.

— Проситесь к нам в корректорскую, — посоветовал Воскресенский. — Работа интересная и во всех отношениях полезная. Желаю удачи...

День был чистый и солнечный, небо над городом густело голубизной. В затишке булыжники улиц оголялись от жёлтого спрессованного снега. Есенин увидел Сытина во дворе типографии, подле возов, нагруженных рулонами бумаги. Многие рулоны были изорваны железными крючьями, и эта небрежность приводила Сытина в негодование.

— Что вы делаете, господа? Совсем потеряли и соображение и совесть. Вы считаете, может быть, что нанесли вред мне, Сытину, товариществу? Ошибаетесь. Себе. Вы лишили людей нужных книг, ребятишек — букварей.

Грузчики, мускулистые, рослые, признавая справедливость слов хозяина, виновато молчали, понурив головы.

— Это по недосмотру получилось у нас, Иван Дмитриевич, без умыслу, — объяснил один из них.

— Чтобы этого больше не повторялось, — сказал Сытин мягче, примирительное. — А если что — так я не держу никого. С Богом...

Внешность Сытина не была примечательна: коренастый и крепкий, с хорошим русским лицом, с небольшой бородкой и усами, в сером костюме под расстёгнутым пальто; было заметно, что он прост и одновременно самостоятелен в обращении как с подчинёнными, так и с вышестоящими.

По рассказам друзей Есенин знал, что Сытин начинал мальчиком на побегушках в книжном магазине, а прошло время — не один год жизни, — стал знаменитым издателем, руководителем крупнейшего в стране книжного дела. Может быть, поэтому Есенин и не сробел обратиться прямо к нему — костромич должен понять рязанца.

Сытин ничуть не удивился, увидя приближающегося к нему молодого человека в лёгком пальто нараспашку, со шляпой в руке. Не дойдя нескольких шагов, юноша вежливо, может быть, с чуточку деланным смирением поклонился.

— Добрый день, Иван Дмитриевич...

Сытин зорко вглядывался в Есенина.

— Здравствуйте. Кто вы такой?

— Я Есенин.

Иван Дмитриевич уловил в ответе некоторую горделивость, какою этот юноша как бы подчёркивал звучность своей фамилии.

— Я из рязанского села. Хочу испытать здесь своё счастье. Примите меня, пожалуйста, к себе на службу. — Есенин скромно опустил взгляд, замер в ожидании.

— А что вы, собственно, умеете делать?

— Всё, что поручите. Хорошо бы в корректорскую.

— А справитесь? Дело это, прошу заметить, нелёгкое.

— Я научусь скоро. Я понятливый... — Есенин вдруг улыбнулся, словно посмеиваясь над своим хвастовством, сам не сознавая, как располагает людей к нему его улыбка, лукавая, простецкая и покоряющая.

— А вот понятливые нам нужнее всего! Давно проживаете в Москве?

— Полгода. Отец мой — приказчик в мясной лавке Крылова, что на Щипке.

— Знаю, — сказал Сытин. — Бумагу обёрточную у меня берёт...

— Я тоже служил у Дмитрия Ларионовича в конторе. Но не по мне это. Ушёл.

— Догадываюсь, что это не по вас. — Сытин про себя уже решил, что этому парню служить надобно именно у него, в книгоиздательстве. — Ступайте, господин Есенин, в контору, к моему сыну Николаю. Сумеете ему понравиться, значит, ваша взяла.

— Я постараюсь.

— Скажите, что я вас послал.

— Спасибо, Иван Дмитриевич. — Есенин улыбнулся, поклонился и отошёл.

За воротами его поджидал Воскресенский.

— Выражение лица вашего, этакое победительное, что ли, сияющее, свидетельствует о том, что у вас полная удача. В какое отделение?

— Пока что к сыну направил, к Николаю Ивановичу, тот, видно, знает, кого куда ставить.

— Это хорошо, — сказал корректор. — Имейте в виду, что Николай Иванович любит поэзию и вообще литературу. Он, как ювелир, сразу определит грани вашего дарования...

На Пятницкой, неподалёку от типографии, в сером здании Есенин отыскал нужный кабинет.

— Я от Ивана Дмитриевича. Есенин.

За просторным столом сидел человек с бородкой клином, с усами, русые волосы без седины, лицо бледное, болезненное, глаза с близоруким прищуром. Он долго всматривался в посетителя и только потом жестом пригласил сесть. В это время задребезжал телефон. Молодой Сытин, сняв трубку, узнал голос отца.

— Коля, придёт один юноша, похожий на инока, будто сошедший с лубочной картинки сын боярский, Есениным прозывается, он из рязанского села.

— Он здесь, папа.

— Пристрой его куда-нибудь получше...

— Хорошо. — Николай Иванович положил трубку и опять посмотрел на Есенина, чуть морщась, должно быть, у него что-то болело. — Почему вы вздумали служить именно у нас?

— Вы книги выпускаете, а я без книг не могу жить.

— Вот как! — Николай Иванович поощрительно качнул головой. — Что же вы любите читать?

— Всё. И поэзию и прозу. Библию тоже. Я окончил церковно-учительскую школу в Спас-Клепиках. Там нас потчевали всяческими церковными премудростями...

— А каких, позвольте спросить, писателей предпочитаете?

Вопрос показался Есенину несколько наивным и забавным.

— Классиков, конечно, Пушкина и Лермонтова знаю наизусть. Почти всё.

По тонкой, едва уловимой улыбке просителя Николай Иванович понял, что вопрос его был излишним, даже неуместным.

— Стихи пишете?

— Пишу. Почитать?

В кабинет стремительно ворвался высокий русоволосый молодой человек в белой косоворотке с незастёгнутыми пуговицами, с курткой на плече; он оказался, как узнал Есенин, младшим из Сытиных — Василием Ивановичем. Судя по движениям, был он пылкого и нетерпеливого нрава.