Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова

«Несколько грузин сопровождали арбу. „Откуда вы?“— спросил я их. — „Из Тегерана“ — „Что вы везете?“ — „ Грибоеда“. — Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис […] Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства»… «Написать его биографию было бы делом его друзей…» (т. VII, с. 740).

Произведение Пушкина вплетается в повествование «Дара», становится одним из текстов этого романа о литературе.

Художественное воплощение отождествляется в «Даре» с воскресением. Например, думая о семье Чернышевских, Годунов-Чердынцев ощущает, что «все это отслужившее, само собой смоталось, кончилось, как накрест связанный сверток жизни […] Его охватило паническое желание не дать этому замкнуться так и пропасть в углу душевного чулана […] помочь ему произрасти по-новому. Есть способ, — единственный способ» (с. 378).

Креативными признаками наделены в романе сны (с. 395–399), мечты (с. 132–139), размышления («где-то есть капитал, с коего надо уметь получать при жизни проценты в виде снов, слез счастья, далеких гор», с. 184), бред (с. 27–30), воспоминания (с. 16–25), любовь (с. 169).

Как уже было сказано выше, творчество в романе понимается как перевод. Приведу несколько примеров реализации этого приема.

1. Из жизни — в текст. Иллюстрацией служит начало романа — описание въезда в дом новых жильцов, которое внезапно оказывается литературным текстом: «Кто-то внутри него, за него, помимо него, все это уже принял, записал и припрятал» (с. 10); сюда же можно отнести перевод воспоминаний в текст и обратно, например, стихи Годунова-Чердынцева в главе I:

«Теперь он читал как бы в кубе, выхаживая каждый стих, приподнятый и со всех четырех сторон обвеваемый […] деревенским воздухом […] Другими словами, он, читая, вновь пользовался всеми материалами, уже однажды собранными памятью для извлечения из них данных стихов».

(с. 16)

2. Из текста — в жизнь. Жизнь Н. Г. Чернышевского — пародийный перевод в жизнь библейского сюжета (с. 242).

Однако, оглашая прием, Набоков не ограничивается его «серьезным» воплощением, перевод как акт творчества делается в романе одновременно объектом пародии. Несколько примеров:

3. Пародия на псевдоперевод как прием создания литературного произведения: «стихи о каких-то матросских тавернах; о джине и джазе, которые он [Яша Чернышевский. — Н. Б.] писал на переводно-немецкий манер: „яц“» (с. 47).

4. Пародия на перевод как очередное художественное воспроизведение образа сюжета… осуществляемое в пределах одного языка, что, собственно, декларируется в романе как созидание: «„Месяц, полигон, виола заблудившегося пола…“ — как кто-то в кончеевской поэме перевел „и степь, и ночь, и при луне“…» (с. 52). Строчка из кончеевской поэмы — пародийное отражение строки из стихотворения Пушкина «Не пой, красавица, при мне» (1828).

Увы, напоминают мне Твои жестокие напевы И степь, и ночь, и при луне Черты далекой, бледной девы! [242]

Другой пример: «Египетские ночи» А. Пушкина — «Сновидения Египетского Бюрократа» (с. 115), которые написал дядя Годунова-Чердынцева.

5. Пародийная иллюстрация текста, созданного путем обратного перевода:

«Тетя Ксения, та писала стихи только по-французски, темпераментные и „звучные“, […] ее излияния были очень популярны в петербургском свете, особенно поэма „La femme et la panth`ere“, а также перевод из Апухтина:

Le gros Grec d’Odessa, le Juif de Varsovie, Le jeune lieutenant, le g'en'eral ^ag'e, Tous ils cherchaient en elle un peu de folle vie, Et sur son sein r^evait leur amour passager.» (c. 166–167)

242

Пушкин А. С.Т. II. С. 309.

Это третья строфа из стихотворения А. Апухтина «Пара гнедых»:

Грек из Одессы и жид из Варшавы, Юный корнет и седой генерал — Каждый искал в ней любви и забавы И на груди у нее засыпал [243] , —

которое в свою очередь является переводом романса на французском языке «Pauvres chevaux», текст и музыку которого написал С. И. Донауров (1839–1897), поэт, переводчик, композитор-дилетант.

243

Апухтин А. Н.Сочинения. М., 1985. С. 168.

6. Перевод с языка на язык, осуществляемый одновременно с переводом текста из одной литературной категории в другую, например, К. Маркс

«в своем „Святом семействе“ выражается так:

…………………………………….ума большого не надобно, чтобы заметить связь между ученьем материализма о прирожденной склонности к добру, о равенстве способностей людских, способностей, которые обычно зовутся умственными, о влияньи на человека обстоятельств внешних, о всемогущем опыте, о власти привычки, воспитанья, о высоком значении промышленности всей, о праве нравственном на наслажденье — и коммунизмом.

Перевожу стихами, чтобы не было так скучно».

(с. 274)

Пародийный эффект достигается именно переводом текста из политической литературы в поэзию, в противоположность тому, к чему призывала прогрессивная русская критика: от «чистой» поэзии к утилитарному идеологическому высказыванию.

7. Еще пример, на этот раз отказа от перевода, т. е. фонетического прочтения иностранного слова на смысловом уровне русского языка. Годунов-Чердынцев о своей новой квартирной хозяйке:

«У этой крупной, хищной немки было странное имя; мнимое подобие творительного падежа придавало ему звук сентиментального заверения: ее звали Clara Stoboy ».

(с. 13)

Возвращаясь вечером домой и забыв ключи от квартиры в квартире, Федор Константинович вынужден разбудить хозяйку: «Заспанная, в халате, Стобой была страшна» (с. 65).

Другой пример, Годунов-Чердынцев о стихах князя Волховского: «Я ничего не помню из этих пьесок, кроме часто повторяющегося слова „экстаз“, которое уже тогда для меня звучало как старая посуда: „экс-таз“» (с. 167). Припоминая утреннюю картину въезда жильцов: «А как было имя перевозчичьей фирмы? „Max Lux“. Что это у тебя, сказочный огородник? Мак-с. А то? Лук-с, ваша светлость» (с. 36).

Прием многократного воспроизведения тем, сюжетов, персонажей объявляется основным приемом литературы. «Дар» строится как роман отражений, и его структура, в свою очередь, служит отражением общей структуры культуры. В романе практически нет ни одного случайного, одноразового сюжета или образа. Каждый из «оригиналов» на протяжении повествования многократно переводится из одной литературной категории в другую: из прозы в поэзию, из серьезного в пародию, из фольклора в политическую брошюру, из европейской литературы в русскую и т. д. Приведу несколько примеров, избегая, однако, наиболее очевидных, неоднократно оглашаемых в тексте, как, скажем, библейский сюжет.

1. Начну с названия романа. Дар,как возвышенное определение творчества, подразумевает существование оппозиционной категории — Ремесло. Возможно, что набоковский выбор — ответ на сборник М. Цветаевой «Ремесло», который вышел в феврале 1923 года в берлинском издательстве «Геликон». В одном из своих писем к А. Бахраху, рецензенту сборника, Цветаева поясняла: «Теперь вспоминаю, смутно вспоминаю […] когда я решила книгу назвать „Ремесло“, у меня было какое-то неизреченное, даже недоощущенное чувство иронии, вызова» [244] . Но если у Цветаевой смысловое занижение носит очевидный характер вызова, провокации, то у Набокова завышение смысла не просто ответная провокация, но пародия на такого рода философский и эстетический вызов.

244

Цветаева М.Стихотворения и поэмы: В 5 т. N. Y., 1980. Т. 2. С. 365. О пародийном отклике В. Набокова на цветаевское творчество свидетельствует и другой пример — его стихотворение 1937 года:

Иосиф Красный, — не Иосиф прекрасный…………………………. —

под которым внизу, в скобках проставлен литературный адресат: «Марина Цветаева, пародия». В кн.: Набоков В.Стихи. Ann Arbor: Ardis, 1979. С. 257.