Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

Быть может, с военной точки зрения Брежнев был не очень силён, но труса, однако, не праздновал. Дважды высаживался на Малую Землю, хотя для подтверждения личной храбрости и одного было достаточно. Это «действо» смертельно опасное, процентов десять десантников гибло ещё при высадке. Не случайно даже на боевых картах Мысхако значились такие наименования, как Долина смерти, Тропа смерти и Смертный откос.

Но вот тонкостями психологии, особенно в сфере человеческих «слабостей», Леонид Ильич владел превосходно. Никогда не загружал начальство депрессивной информацией, всегда и везде оставался улыбчив, доброжелателен, причём ко всем, что к генералу, что к рядовому. Очень гостеприимен, по-южному хлебосолен. Попасть в землянку к начальнику политотдела армии считалось большой удачей – тут и анекдотец свежий (как правило, из еврейского быта), и стол, хоть и из подручного горбыля сколоченный, но не по-армейски обильный. Наркомовские сто грамм обязательно будут усилены местной «сливянкой». В Марьиной роще, что под Геленджиком, её гнали из дички в таком количестве, что генерал Леселидзе однажды даже приказ осуждающий издал. А к сливянке всегда огурчик найдётся свеженький да солёненький, шашлычок, истекающий жиром (где только баранов брали?). Да и барышни в связистках при штабе у «Лёни» мелькали проворные, этакие шалуньи, ухоженные, словно и не на войне вовсе.

Сам полковник – красавец на загляденье: строен, белозуб, чернобров, голубоглаз. К тому же певун, плясун, что украинского гопака, что кавказской лезгинки. Чего и говорить, несмотря на нелестные отзывы проверяющих, солдаты и офицеры его уважали за доступность, простоту общения и даже любили.

В сентябре 1974 года в Новороссийске, когда генеральный секретарь ЦК КПСС лично приехал вручить героическому городу Золотую Звезду, я сам видел, как он стоял, обнявшись с ветеранами-малоземельцами, облитый слезами, своими и чужими. Время было душераздирающее, такую войну пройти и остаться живым. В боях за Новороссийск только один из трёх защитников такой судьбы удостоен…

Словом, Брежнев – если и вождь, то уж точно не Сталин, друзей у которого по жизни никогда не было, да и быть не могло. Сверстники рябенького «Оськи» по горийскому детству затаились, кто где мог, опасаясь «длинных рук» злопамятного Кобы. Не дай Бог, попадёшь на глаза. Возьмёт и припомнит, как дразнили и поколачивали тщедушного сына прачки и сапожника с вечно завязанным горлом и совсем не по-детски горящими жёлтыми кошачьими глазами.

В России всякий вождь (если уж совсем не дурак, вроде Павла I) строит систему управления, прежде всего, «под себя». Не у всех получается, но те, у кого выходит, как правило, остаются «на троне» надолго.

Сталин был у власти почти 30 лет, выгнув «параболу» воздействия на общество простую, но гениальную по исполнительности, контролю, результативности и радикальной реакции на непослушание, или, как сейчас говорят, инакомыслие. В сердцевине её была заложена жестокость, и как следствие – неотвратимость наказания, нередко самой крайней мерой – смертью. Страх гнал людей к любой заявленной им цели, поскольку никого и никогда не жалели, и под «топор» мог попасть любой, какие бы заслуги перед Родиной ни имел.

У Брежнева, который пробыл у власти на десять лет меньше Сталина, всё оказалось с точностью до наоборот – повсеместно декларировалось «бережное отношение к кадрам». Поэтому стоит ли удивляться, что «кадры», особенно из ближнего круга, очень быстро «рассобачились». Стали обрастать «хозяйством», кумовством, возможностями, связями, в благодарность славословить «дорогого Леонида Ильича», особенно за право получить кусок кабанятины после удачной охоты генсека, что оценивалось как признак особого государственного доверия.

Но не надо упрощать Леонида Ильича до этакого добродушного «дяденьки с колхозной пасеки». Обнимаясь и плача с ветеранами, он всегда был начеку, замечая даже лёгкую тень опасности, заходившей в его сторону с любой стороны, а уж тем более – от персоналий, особенно от того, перед кем в прошлом Леонид Ильич сгибался и лебезил.

Так было с Жуковым, так было с Хрущёвым, которому обещанные после снятия с должности пенсионные льготы через месяц были уменьшены втрое. А уж как показательно это получилось с Кагановичем, которому он писал в 43-м году: «Не забуду Ваших указаний, дорогой Лазарь Моисеевич, и дружной совместной работы!» Когда стал генсеком – всё мгновенно забыл! А Лазарь-то просил ведь всего ничего – восстановить в партии, из которой его исключил ещё нелюбимый ими всеми Хрущёв.

Лазаря можно понять! Ведь он в Российской партии большевиков с 1911 года, с того времени, когда Лёня Брежнев у себя в Каменке ещё бегал в коротких штанишках (а по бедности, может, даже и без оных). А чуть позже, в самый разгар Первой мировой войны, Каганович от имени большевиков вовсю «мутил воду» в той же «брежневской» Екатеринославской губернии в качестве руководителя так называемого Союза сапожников, к тому же нелегального. Он и являлся настоящим сапожником там же, в Екатеринославле (позже – Днепропетровске), откуда, в сущности, Брежнев и пошёл в рост. Кто знает, может, и папе, мастеровому Илье Брежневу, набойки на праздничные сапоги набивал?

В отличие от Жукова, Каганович никогда не комплексовал от унижений. Правда, многие из них исходили от Сталина, а потом от Хрущёва, первых лиц государства. Увы, такое терпят многие, даже за честь почитают. Маршал Блюхер, когда его расстреливали от имени Сталина, перед дулом кричал: «Да здравствует Сталин!» Ужас какой-то!..

По ночам у себя на квартире, что на восьмом этаже Фрунзенской набережной, под матерчатым, ещё «кремлёвским» абажуром, старый (83 года), больной, плохо видящий, Лазарь Каганович почти на ощупь водит пером по бумаге, положенной на разлинованный жирными полосками листок:

«Уважаемый Леонид Ильич! Я вновь вынужден беспокоить Вас по тяжкому для меня делу – вопросу о восстановлении меня в правах члена партии.

Я написал обращение в Президиум XXV съезда КПСС и посылаю его Вам в надежде, что Вы не просто передадите его, а по существу поможете положительному решению… Мне тяжко жить на склоне лет вне партии, которой я отдал свою жизнь, и я очень прошу Вашей помощи… С товарищеским приветом, Л.М. Каганович, г. Москва, 19 февраля 1976 г.».

Опираясь на трость, большой, грузный, некогда всесильный Лазарь, именем которого даже назывался Московский метрополитен, ковыляет на почту, где его знают, но относятся плохо – надоел! Глядя на адресат, кочевряжатся, пытаются отговорить, требуют заполнить какие-то бумажки, а он, как назло, очки забыл. Просит у посетителей, наконец, какая-то сердобольная старушенция суетливо достаёт свои, захватанные пальцами, перевязанные суровой ниткой.

Несмотря на унижения, пишет, пишет и пишет, старательно складывая рукописные копии в архив. «Старый кадровик» (как себя часто называет) бережно хранит все бумажки, авось пригодятся. Зря! Никто ему не отвечает, ни «уважаемый Леонид Ильич», которому старик даже осмелился напомнить о совместном участии в боевых действиях под Новороссийском («…Я с удовлетворением вспоминаю нашу работу по организации десанта на Малую Землю и Ваше письмо ко мне с Малой Земли», – и так далее), ни Андропов, ни тем более Черненко, я уже не говорю о Горбачёве.

Только Всевышний, видать, пожалел старика, наградив долгой жизнью. В конце концов, пережил их всех, «стойких ленинцев» (Горбачёв не в счёт, потому как не стойкий и вообще, как потом выяснилось, «казачок засланный»). Пережил генсеков, от Сталина до Черненко включительно. Так 25 июля 1991 года беспартийным и помер, полтора года не дотянув до ста лет. Одна радость – вместе с той самой партией, которой служил с исступлением сторожевого пса, месяца не дотянув до её массовой кончины…