«Если», 1996 № 07
Шрифт:
Очутившись в самом центре свалки, Кондом, пинаясь и лягаясь, начал прокладывать себе дорогу наружу. Все вокруг него дрались насмерть, и каждому было совсем не до него. Кондом уже ощущал сладость свободы, когда над ним нависла туша великана. Живая гора протянула к варвару корявую, измазанную кровью лапу, и служанка принцессы тут же лишилась чувств.
— Слушай, — проревел людоед, — уж больно ты смахиваешь на мою двоюродную сестрицу. Ты не из Дарфададарбеда родом?
— Не-а. Мои предки не забредали так далеко по эту сторону Стикса, — ответил Кондом.
— Жаль. Ну, извини. Но все равно ты на нее здорово похож.
И великан, злобно взревев, снова кинулся в гущу свалки.
Кондом вскочил на жеребца, привязанного неподалеку (чтобы сюжет сдуру не оборвался на самом интересном месте), вонзил пятки ему в бока и пустил его галопом к городским
17
Суккубы — демоны в женском обличье, соблазняющие мужчин со сне.
Стражники у городских ворот не стали задерживать Кондома. В те далекие дни, если стоит верить дошедшим до нас историям, варвары-культуристы, умыкающие переброшенных через седло полуобнаженных пышных красоток, стоили пятачок за пару.
Когда Кондом натянул поводья, останавливая взмыленного жеребца, служанка очнулась и зашевелилась. Город остался далеко позади. Дорога тянулась дальше через местность со спокойной, почти сказочной красотой. Высокие сосны вырисовывались стройными силуэтами на фоне пылающего заката, дрозды и прочие птички распевали перед сном сладкие песенки. А рядом расстилался широкий луг, заросший мягкой изумрудной травой.
Медленно улыбнувшись, Кондом слез с могучего жеребца. Помогая девушке спуститься, он ощутил под ладонью ее гибкий стан. Троянец опустил руку ей на плечо и нежно направил в сторону призывно манящего луга. Теплая кожа девушки была нежна, словно шелк.
И тут она лягнула его в пах.
Кондом еще корчился на дороге, когда она вскарабкалась на жеребца, развернула его и поскакала обратно в Заморазамарию. Через некоторое время он сумел сесть. Троянец попытался было понимающе рассмеяться и предаться мыслям, полным примитивного благородства, размышлениям о том, что неудачи следует встречать со стоической невозмутимостью, и о переменчивости удачи, но в паху у него все еще болело, да и мыслителем он, как ни крути, был никудышным. И тогда он вместо этого на карачках уполз в лес. Там его, наконец, и вытошнило.
Владимир Новиков,
доктор филологических наук
«ВЫСЕКУ — ПРОЩУ»
Видимо, героическая фэнтези надоела автору до зубовного скрежета.
А вам, уважаемые читатели?
Впрочем, этот вопрос уже выходит за рамки темы, предложенной Г. Тартлдавом: пародия в современной литературе.
Раскрыть секреты жанра для наших читателей согласился известный пародист, литературовед, автор замечательной «Книги о пародиях».
Закономерно, что журнал «Если» заинтересовался пародией. Потому что пародия принадлежит к числу жанров, целиком и полностью построенных на условности. Это, впрочем, касается и научной фантастики, и утопии — антиутопии, и детектива… Человеку, не способному понять условность, увидеть все под знаком «если», просто нечего там делать. В пародии нам предложена интеллектуальная игра, загадка…
Греческое слово «parodia» буквально означает «пение наизнанку», шуточное подражание, уподобление кому-то или чему-то. Как ясно из самого названия, жанр появился еще до возникновения письменности. Греческая «Война мышей и лягушек» сочинена неким Гиппонактом либо Пигретом, а, возможно, самим Гомером как пародия на «Илиаду». Троянцы и ахейцы — в образах мышей и лягушек; тогда это было ново и, вероятно, очень забавно. Но самое смешное, что тема насекомых и грызунов продолжает активно эксплуатироваться писателями до сего дня. И когда я открываю новый роман Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» или читаю «Крысобой» Терехова, становится и смешно, и
скучно — прием использовался столько раз…Античная пародия не только дала начало жанру, но и как будто заранее спародировала штампы будущей, то есть сегодняшней нашей литературы.
Если за основу пародии берется «высокий» сюжет, например, «Энеида» Вергилия, и пересказывается вульгарным стилем, как это сделал Скаррон о Франции либо Котляревский на Украине, перед нами бурлеск (бурлеска). Бывает наоборот — ничтожнейшие события, воспетые необыкновенно пышно. Такого рода пародия носит название травестия (травести). Обе исторически сложившиеся формы, будучи противопоставлены во времена Средневековья и Возрождения, постепенно стали взаимодействовать. В России возник совершенно особый бурлескногротесковый пародийный тип: перепев. «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть в минуту карманной невзгоды»,
— писал Николай Алексеевич Некрасов, вставляя эти строчки в шуточную пьесу «Преферанс и солнце».
Помимо приведенной классификации, есть еще деление пародий на конкретное произведение, на творчество автора в целом. Я здесь согласен с точкой зрения Александра Архангельского, родоначальника советской пародии, замечательного мастера, который говорил: «Пародировать надо не очередное произведение писателя, а его в целом». Именно так он и работал. Вот Пастернак глазами Архангельского.
«На даче ночь. В трюмо Сквозь дождь играют Брамса. Я весь навзрыд промок. Сожмусь в комок. Не сдамся. …Скажу, как па духу, И тугому уху свесясь, Что к внятному стиху Приду лет через десять»…По такому принципу — брать творчество поэта «в целом» — строил свои пародии Юрий Левитанский.
О ряд от единицы до пяти! Во мне ты вновь сомнения заронишь. Мой мальчик, мой царевич, мой звереныш, не подвергайся этому пути! Душа твоя звериная чиста. Она наивна и несовременна. Длина твоих ушей несоразмерна внезапной лаконичности хвоста…»Интонация Ахмадулиной; чего стоит один этот «ряд от единицы до пяти» вместо «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять»!
Надо сказать, что в Древней Греции не было профессиональных пародистов типа Александра Иванова. Не было таких литераторов и в России XIX века. Пародистом считался человек, время от времени сочинявший пародии, а не тот, кто сделал это занятие единственным. То есть ремесленный фокус — передразнивание нескольких строк, доведение до абсурда (часто действительно остроумное) — это достижение брежневского периода советской эпохи. Тогда передразнивать кого бы то ни было — власть, партию — было запрещено и опасно. И пародисты вполне удовлетворяли стремление осторожных редакторов к остроте, избирая благодатнейший и безопасный материал — отдельные строчки литераторов-современников. Когда впервые по телевидению пародист Михаил Грушевский передразнил Горбачева в программе «Взгляд», еще за кадром, он оказался чуть ли не диверсантом. Теперь же полностью пародийная программа НТВ «Куклы» удостоена ТЭФФИ, высшего приза телеакадемии…
Разговор о «жанрово чистой» пародии во многом лишен смысла, потому что пародия на протяжении веков является спутницей литературы, и «привкус» ее в той или иной степени чувствуется во многих великих произведениях: вспомним хотя бы, что «Дон Кихот» вырос из пародии на рыцарский роман, а истоки гуманистического сочинения «Гаргантюа и Пантагрюэль» соседствуют с малоэстетичным обычаем кидаться калом на массовых гуляньях. Полагаю, лучшие пародии созданы непрофессионалами в жанре. Этот «соус» придает остроту «основному блюду». Например, в романе с детективной интригой Владимира Набокова «Камера обскура» любовники едут в вагоне поезда, а рядом путешествует писатель Циммерман, невероятно наблюдательный господин. Так вот, Набоков изобразил, как Циммерман педантично, дотошно описывает внешность, одежду любовников… наконец он публикует это, и муж из его сочинения узнает об измене жены. Набоков великолепно пародирует манеру Пруста, своего литературного соперника.