«Если», 2012 № 05

Ода чуть не уронила маленькую девочку, столь велико было ее удивление, но затем улыбнулась и укрыла дочку лоскутиком нежного шелка.

— Не плачь, мой цветочек, я не дам тебя в обиду?

Ода назвала дочку Флёр [4] и смастерила ей колыбельку из чайной жестянки. Осторожными пальчиками, которыми она бережно подшивала краешки свадебных вуалей и вышивала тонкие узоры для нежных крестильных платьиц, Ода купала и пеленала крошку, и девочка росла. Вскоре она уже хваталась ручками за булавку с отрезанным острым концом и пробовала на зубок ее круглую стеклянную головку.

4

Fleur (фр.) — цветок.

Ода тревожилась за дочь. Однажды в соседнем городе появился с гастролями известный цирк, и она увидела там маленького человечка. Но разве не сказали, что при рождении он был ребенком обычных размеров?

Флёр — совершенно другое дело. Женщина вздрагивала от мысли, что дочка попадет в шумную неразбериху и вечную дерганую торопливость цирковой жизни, а ведь ее могут и держать в клетке, как птичку. Нет, для блага самой Флёр, как и для блага Оды, девочка должна остаться маленькой мамочкиной тайной.

* * *

Жак наполнил свой новый магазин игрушками с английских и французских фабрик, которые уже работали в режиме мирного времени. Те экземпляры, что сохранились с довоенной поры, он разместил на полке над кассовым аппаратом. А под этими реликвиями — слон с паланкином на спине, заводная гоночная машинка и самодельная марионетка — привинтил медную табличку, гласившую: «Не для продажи».

В сарае позади магазина Жак хотел восстановить свою деревообрабатывающую мастерскую, но поскольку во всем городке люди строили и обустраивали свои жилища, инструменты пользовались большим спросом и стоили дорого. У него не было токарного станка с ременным приводом, ни одного комплекта красок и лаков, чтобы создавать то, к чему лежала душа. Потому Жак достал инструменты, которые завалялись в его старом чемоданчике, и соорудил то, что мог: тонкие бипланы из дерева и бумаги в угоду паренькам, разочарованным отсутствием в магазине игрушечных ружей, да деревянные кубики для малышей, менее яркие, чем раньше.

У него почему-то не выходили куклы и марионетки (качество получалось не то), и вместо этого он начал строить кукольный дом из мягкого дерева, которое легко обрабатывалось ножом. Поделка вышла грубой, словно древняя хижина. Она напомнила ему о сарае-мастерской позади старого магазина, где он учился делать игрушки и где они с отцом оставляли раскрашенные фигурки сохнуть подальше от чувствительного носа матери. Его руки задрожали, когда он задумался над этим маленьким перекошенным образом детства, мироустройства перед разрухой, до того как смерть посетила городок. Он поставил его на свой обеденный стол и огородил руками пространство вокруг. Его мозолистые руки очертили стертые с лица земли деревенские улицы с точностью аэрофотографии.

* * *

Флёр росла тайно, мирно и спокойно. Ей никогда не разрешалось играть на улице, потому что мать опасалась: ее кто-нибудь увидит, на нее кто-нибудь наступит, ее съест собака… Вместо этого девочка сидела дома и училась шить самыми маленькими иголками, какие только можно найти, но в ее ручках они все равно казались челноком ткацкого станка. Репутация Оды как признанной мастерицы тонкой работы росла и крепла. «Словно это вышивали феи», — восторженно выдохнула одна женщина, бережно приподняв заказанную шелковую блузку, и Ода тут же забеспокоилась, не слишком ли беспечно она выставляет на люди вышивки Флёр.

Единственный день, когда Флёр могла рассчитывать на прогулку, было воскресенье: она ездила в церковь в материнской шляпке или муфте. Ода хотела быть уверенной в спасении души своей дочери — неважно, какого та роста. Под руководством матери Флёр выучила катехизис, а в надлежащем возрасте приняла святое причастие.

Отец Роберт, которого Ода, конечно же, посвятила и в дело бродячего торговца, и в его результат, сказал, что не нужно прятать девочку, потому как это чудо и свидетельство бесконечного величия и мудрости Господа, которое должны увидеть все жители города. Но для Оды подобное представление стало бы бесстыдной показухой, которой она больше всего боялась. Поэтому священник не раскрывал секрета Оды, и время от времени Флёр поднимали к решетке в исповедальне, чтобы она рассказала о своих маленьких грешках, какие может совершить дитя при столь ограниченной свободе.

Дочь жила, словно тщательное оберегаемое тепличное растение, и к пятнадцати годам выросла сантиметров до двадцати. Она почти ничего не знала о войне. Мать, конечно, приносила ей правильные развивающие книги. Читая, Флёр ходила по странице и переворачивала каждую, словно встряхивала огромную простыню. Но подобные книжки и пересказы школьных учебников Оды по памяти давали Флёр очень скудное представление о войне. По утрам она взбиралась на письменный стол, прижималась лицом к тюлевым занавескам и наблюдала, как на железнодорожную станцию шагают молодые люди. Они были так далеко, что казались одного с ней роста.

Но вот война закончилась, молодые люди исчезли, и все мысли Флёр обратились к матери, которая день ото дня становилась слабее, словно никакой сон в мире не мог освежить ее. Наконец пришел доктор, и девочка спряталась в буфете — в своей спальне. Она прижималась ухом к фигурным прорезям в дверце, но не могла уловить смысла в ворчливом голосе врача.

Он ушел, а Ода не рассказала дочери ничего.

Флёр изо всех сил старалась и заботилась о матери, каждый вечер она читала ей на ночь Библию, перед тем как спуститься по ножке торшера и на цыпочках добраться до выключателя.

— Погоди, малышка Флёр, — сказала Ода однажды вечером. — Нам надо поговорить.

— Ты наконец-то хочешь рассказать мне, что происходит?

Ода вздохнула:

— Дорогая моя девочка, я умираю… Я больше не смогу защищать тебя, о тебе заботиться…

— Умираешь? И ничто не сможет…

— Нет. Есть только одно, что я могу сделать. Я должна послать тебя на север, к своим родителям… Будешь жить с ними.

— Что?! Отослать меня куда-то именно сейчас, когда я тебе так нужна?!

— Когда я умру, что ты будешь делать? Как ты сможешь одна пройти километры пути до бабушки и дедушки?

Флёр не стала спорить, на самом деле она не знала, что такое километр, но попробовала возразить:

— Мое место рядом с тобой!

— Да, так оно и было все это долгое и счастливое время. Ты всегда оставалась моей радостью и благословением, моим маленьким чудом. Но, милая моя девочка, это моя последняя просьба… последнее доброе дело, которое ты можешь выполнить, чтобы облегчить мой уход.

Флёр понимала, что теперь отказать не сможет, и печально кивнула.

— Я уже слишком слаба, чтобы отвезти тебя туда, поэтому приготовила этот ящичек. — Ода вытащила из-под кровати деревянный ящик, в которых обычно перевозят вино или колбасу.

— Мама, ты хочешь отправить меня в ящике, как… как луковицу какую-то!

— Я там все очень удобно устроила. Видишь: внутри все планочки обшиты тканью, ты и дышать сможешь, и никто тебя не увидит. Запас еды вот здесь…

Флёр понимала, что она уже согласилась уехать, но продолжала протестовать по инерции.

— Сколько же продлится моя поездка? И что я буду делать в этой клетке?

Ода расплакалась.

— Как ты можешь не доверять своей матери?!

— Да, мамочка, конечно, я тебе доверяю… — Флёр подобрала юбку и забралась в ящик через верх, где полотно еще не было полностью скреплено. — Я поеду, если ты просишь.