«Если», 2012 № 05
Шрифт:
Полнеба охватила дрожащая зеленая заря с нестерпимо-ярким желтым пламенем по кромке. Тишина окружала его, не менее всеобъемлющая оттого, что в ней прорезались отдельные звуки: гул ветра, пробегающего в верхушках сосен, чужой далекий голос чужой птицы, вдруг — быстрый-быстрый звук падающей из водостока воды. Только ради одной этой утренней тишины можно было сняться с места, бросить все и переселиться сюда — сказала древняя часть его сознания, и он привычно и рассеянно велел ей замолчать.
На птицеферме начали перекликаться петухи. Им было все равно, зарю какого мира встречать.
В
— С дороги, приятель, — сказал Труляля (или Траляля?).
Они выглядывали с двух сторон из кабины, одинаково выставив локти, оба в одинаковых комбинезонах, одинаковых каскетках, одинаковых шейных платках. Почему-то стало даже неприятно. Словно он смотрел не на людей, а на фальшивки. На копии.
— Где Захар, не знаете?
— На карьере.
— Где ж еще?!
Теперь они говорили как бы подхватывая друг друга, словно бы братья или любовники. Что-то, быть может, было правдой, а может, и то, и другое — с чего он вообще взял, что они придерживаются материнской морали? Они вроде не моралисты, а рационалисты… по крайней мере, так он думал, пока не наступил рассвет.
— Не в конторе? — переспросил он на всякий случай.
— Нет, он с утра…
— Прямо на карьер…
— Ясно, — сказал он. — А карьер где?
Труляля выпростал руку из открытого окна, и Павел двинулся уже в указанном направлении, сопровождаемый по пятам громыхающим трактором, когда из кабины его неразборчиво окликнули.
Он остановился, так что теплый капот почти ощутимо уперся ему в спину — словно его нагнало большое, но дружелюбное и очень теплое животное.
— Что? — в свою очередь, крикнул он.
Мотор смолк, и стало очень тихо.
— Не ходи на карьер, — отчетливо сказал Труляля.
— Это почему?
Он был готов к открытому конфликту, к ссоре, но Труляля мялся, казалось, сидя в кабине трактора, он переступает с ноги на ногу.
Наконец Труляля сказал:
— Ты не защищен.
— Не беспокойся. Я вооружен.
— Не в этом дело, — в затруднении и даже несколько неразборчиво произнес Труляля. — Понимаешь, я бы свой тебе дал, но мне в лес ехать, а так опасно.
— Почему опасно?
Труляля моргал бесцветными ресницами и молчал.
— Так в чем дело?
Но Труляля, словно отчаявшись что-либо объяснить, вновь рявкнул трактором. Инспектору ничего больше не оставалось, как, посторонившись, уступить дорогу.
Дорога на карьер шла вдоль берега реки, разбитая и утоптанная не меньше, чем дорога в лес. Внизу мелкая речная волна вяло набегала на песчаный берег.
День разгорался; запахло разогретой зеленью, вдалеке синел лес, ветер вытягивал в светлом небе размытые пряди облаков… На него вновь нахлынуло с детства забытое ощущение покоя, восторженное удивление перед лицом огромного мира, одновременно дружелюбного и загадочного. Ничего не делать, ни о чем не заботиться, просто шагать через холмы к дальнему лесу, к новым холмам, где тебя ждут новые встречи и открытия… стоп. Это пустой мир, напомнил он себе, совершенно пустой.
На материнской Земле, подумал
он, даже в полной изоляции, даже среди дикой природы (а ему приходилось оказываться в полной изоляции и среди дикой природы) можно уловить что-то вроде слабого отдаленного эха, словно бы совокупную мысль человечества, некий странный гул, размытый, пропадающий, но странным образом чуткий к твоему настроению. Будто кто-то большой, очень большой сморит тебе в спину исподтишка: а как ты, один, сейчас себя поведешь? Что сделаешь?Ни на одной из вариативных Земель он не испытывал такого ощущения, эфир (если это эфир) был глух, как вата, и это странным образом раздражало.
Кто-то смотрел ему в спину.
Он резко остановился и обернулся, чуть согнув колени, поводя глазами из стороны в сторону. Бурые обрывы, в щелях притаились пучки сизой травы, пустой рыжий речной берег…
Никого. Не то чтобы он совсем не опасался, но его не так легко застать врасплох. Хотя утром с Ханной он сплоховал, это точно. Но кто мог предвидеть…
Дорога от берега вильнула в сторону, он повернулся к реке спиной и прошел еще несколько сотен метров до белых рассыпавшихся известняковых скал: словно кто-то ткнул ложкой в горку творога.
Крепь уже починили, осыпавшуюся стену подпирал плотный сосновый щит, свод каменоломни поддерживали толстенные бревна. С полсотни человек работали в отвалах, размахивая кирками и чем-то напоминая гномов-переростков.
Он остановился на краю воронки, сунул руки в карманы и огляделся в поисках Захара. Нашел сразу — тот стоял почти в такой же позе, только на дне воронки.
— Ну я ж сказал, — лицо Захара выражало беспредельное терпение, — к вечеру все приготовлю. Пока соберут, пока расфасуют… Чего неймется вам? Сидели бы дома…
— А я думал, вы отсюда камень берете. Для строительства.
— Ну, да.
— Захар, вот зачем вы врете? Я видел. Вы поначалу и правда выкладывали фундаменты из известняка, потом перестали. Все новые дома — только из свежих бревен.
Захар молчал.
— Зачем вы роетесь в карьере? Что ищете?
Захар молчал.
— Чем вы здесь занимаетесь, Захар?
Захар поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Глаза у Захара были совсем светлые, а зрачки — как точки.
— Это не ваше дело.
— Это как раз мое дело, — сказал он очень мягко. — Я инспектор.
— Вы вернетесь к себе, — уперся Захар, — а нам здесь жить.
У него был несколько виноватый вид, как у нашкодившего мальчишки.
— Ну так и живите. Кто вам мешает? Вы поймите, мне просто нужно знать, что происходит.
К чему быть готовым, подумал он, и неприятный холодок тронул затылок.
— Ты мне лучше вот чего скажи! — неожиданно оживился Захар. — Как ты сюда дошел?
— Ну, как… нормально дошел.
— И… ничего не заметил?
— А должен был?
Они смотрели друг на друга, выжидая, кто уступит первым. Захар был крепкий мужик. Он держался.
— Захар, Захар! Нашел!
Почти мальчик, светлые волосы присыпаны известняковой пылью и оттого кажутся совсем белыми.
— Смотри! Это что? Зеленый палец?