Если б я был русский царь. Советы Президенту

В нашей собственной стране первая чеченская война вызвала в обществе взрыв отвращения. Невозможно судить, была ли ситуация в дудаевской Чечне намного хуже, чем в прочих автономиях разваливавшейся империи, в одночасье бросившей своих граждан в Прибалтике и Закавказье, в Средней Азии и Казахстане на произвол местных правителей. Интеллигенция не верила власти в советские времена, пережила короткий болезненный прилив любви к ней в начале 90-х, жестоко разочаровалась, попала под обаяние Путина в начале 2000-х, вновь разочаровалась, робко полюбила Медведева, разлюбила его осенью 2011 года и верить перестала окончательно. Сколько ни говори о том, что воевать в Чечне начали за права русских, в идею о войне за нефтепроводы и для того, чтобы украсть, верилось как-то больше, а тень Березовского надо всем этим безобразием и вовсе ни в какие ворота не укладывалась и патриотизм гасила на корню. Первым сигналом для тех, кто хотел и мог понимать, что на самом деле происходит, стал Буденновск. Идея чеченской независимости с момента захвата роддома умерла. Все крики о том, что «несчастный» Басаев не имел другого выхода и от чистого отчаяния пошел на вынужденный шаг, гроша ломаного не стоят, являясь умствованиями от незнания жизни и террористической практики. Вторым сигналом стала Дубровка. Третьим и окончательным – Беслан. Рейд Бараева, в частности, означал, что война становится народной, как и всякая война в России, которую армия не может выиграть в одиночку, будь это в 1812 или 1941 году.

Никого в ходе войны с Наполеоном не волновало, что в крепостную Россию с ее элитой, которая была ничуть не лучше нынешней, вторглась армия величайшего полководца тогдашнего мира. Это был враг, его нужно было разбить, и его разбили. Никого не волновало, что сталинский СССР – одну из самых страшных диктатур, которые знала история, пытается захватить цивилизованная Германия, опирающаяся на прогрессивную Европу. Это был враг, и его нужно было разбить любой ценой. Именно поэтому декабристы сначала вошли в Париж, а потом уже вышли на Сенатскую площадь, и идей о внедрении свобод при поддержке французской армии не возникло даже у самых ярых противников самодержавия. Поэтому недорасстрелянные и недососланные «кремлевским горцем» в ГУЛАГ интеллигенты сначала ушли в ополчение, а потом, вытащив Родину из пропасти военного поражения, попытались вытащить ее из той, в которую она попала в ходе построения социализма в отдельно взятой стране в условиях враждебного окружения.

Политики, готовые продолжать теоретизировать по поводу ухода или неухода из отдельно взятой Чечни или всего региона под лозунгом «хватит кормить Кавказ», могут продолжать это делать сколько угодно: говорить не возбраняется. Хотя о чеченцах и жителях других автономий Северного Кавказа – не об их политических или военных лидерах, а о населении этих республик, – они заботятся в предпоследнюю очередь. Поскольку в самую последнюю они заботятся о русских. Еще одна израильская параллель: «Пусть арабы сами разбираются в своих делах». Итог – тысячи убитых палестинцами палестинцев. Десятки тысяч беженцев и эмигрантов, вынужденных оставить свои дома, – самых образованных и состоятельных, неспособных выжить под этнически родственной диктатурой, в отличие от внешней «оккупации». Обезлюдевший юг Ливана, жители которого перебрались в Европу или Израиль, когда на смену израильской армии пришли исламские террористы. Если это не пример итогов политики отступления и сокращения границ, что еще может служить уроком? Косово? Таджикистан? Афганистан? Нет спору, военная администрация, контртеррористические операции и местная клептократия – это плохо. Но режим террористической анархии стократ хуже.

События на Дубровке обозначили простую истину: в чеченской войне возник Первый Московский фронт. Беслан родил Первый Кавказский. Это не гипербола, но всего лишь констатация фактов. В войне с терроризмом нет фронта и тыла. Этим она отличается от прочих войн, к которым население привыкло. Россия до «Норд-Оста» и Беслана не осознавала, что является воюющей страной, причем каждый ее город – если не фронт, то может стать фронтом. Войну с терроризмом можно только выиграть вместе с государством или проиграть, вместе с ним окончив и свое существование. Будущего в государстве победившего терроризма не существует ни у кого. Это наглядно доказали и продолжают доказывать Афганистан, Ирак и Сомали. В сухом остатке это означает, что террористы должны быть уничтожены. В Чечне, Грузии, Папуа – Новой Гвинее или Катаре, как был уничтожен Яндарбиев. Если это ущемляет государственный суверенитет соседей по планете, они могут озаботиться ликвидацией террористов сами. Если нет – пусть не мешают спасать тех, кого в противном случае террористы убьют. При этом не надо называть борцами за свободу и национальную независимость тех, кто берет в заложники мирное население. Партизаны воюют против армии. Если они воюют против женщин и детей – национальная независимость, за которую они, по их словам, борются, кончилась. Если для западных или отечественных политиков и СМИ это не так – это проблема. Но проблема этих политиков и СМИ, а не родных и близких захватываемых бандитами заложников.

Ощущение, что твоя страна воюет, – странное для людей, выросших в мирное время. Ощущение, что нужно воевать за нее вместе с армией, которую ругают ругмя, и властью, которой не слишком верят, – еще более странное. Но выхода нет. Россия – фронт в войне агрессивного политического ислама, борющегося за достижение абсолютной гегемонии в мусульманском мире и во имя этой цели провоцирующего глобальное столкновение с миром неверных и «неправильных мусульман» в Косово и Кашмире, на Бали и в Чечне, в Палестине и Судане, в Ливии и Сирии. Его первой жертвой и заложником являются сами мусульмане. Его цель в конечном счете те же деньги и власть, что и у всех прочих агрессоров, которых знала история. Масштабы этого, в сегодняшние времена глобализации, – всемирные. Никакому государству не выстоять в этой войне без своего народа.

Глава 17 Народ и вилы

Что в России нужно сделать, чтобы народ взялся за вилы, продемонстрировали Сагра, Кущевка и Митволь. Случай первый – образцово-показательный. Население мелкого населенного пункта неожиданно и для местных силовиков, и для местных бандитов продемонстрировало способность дать им подручными средствами отпор. Вопрос не в том, до каких пор бандиты и силовики будут составлять единое целое на отдельно взятом Урале, и даже не в том, курирует местная милиция наркоторговлю или занимается ею сама. Как оказалось, самооборона населения – единственный способ защитить себя и свои семьи, поскольку шериф не приедет, кавалерия не прискачет и прототипы Глеба Жеглова остались в истории. Нынешний вор не должен сидеть в тюрьме. Он с успехом может командовать городом, губернией и любым ведомством – правоохранительным в том числе. Из чего, повторим еще раз, для народа, который по наивности своей упорно полагает организацию безопасности жителей на местах главным делом власти, вытекает необходимость его поголовного вооружения. Когда тебе никто не помогает – помоги себе сам. Кавказ демонстрирует, к чему это приводит, однако всеобщее распространение традиций абречества и кровной мести на страну при сохранении существующего положения – лишь дело времени. Пока рейдеров еще не начали повсеместно встречать очередью от бедра старушки-сторожа и ветераны, но спасибо Говорухину: Михаил Ульянов в роли ворошиловского стрелка был убедителен. Во всех смыслах. Другое дело, что Сагра – не правило, а исключение. Скорее, правило – Кущевка, которая без совершенного там массового убийства в рамках местных разборок так и продолжала бы существовать под своей «крышей». Возможно, власть не понимает, что при такой ее несостоятельности, тем более что в качестве подателя благ и услуг она давно котируется плохо, население склонно спокойно относиться к любому оккупанту, полагая, что хуже быть уже не может. Наличие доверия к президенту в день выборов без такого же доверия к его министрам, губернаторам, мэрам, прокурорам, судьям и милиционерам-полицейским есть ноль. Что толку с его рейтинга царю, когда его бояр, дворян, сокольничих и околоточных повсеместно полагают саранчой, которую грех не извести? Царь может до какого-то предела такие настроения игнорировать, но это только значит, что, когда предел будет перейден – причем неизвестно где и когда, именно он окажется тем человеком, который в этом главным образом и будет виноват.

Несправедливость и неоправданная жестокость власти для населения куда хуже, чем беспредел бандитов. От овчарки не ожидают, что она будет резать подопечных овец, взяв пример с волка, а то и в компании с ним. Волк в такой ситуации может еще и в лесу отсидеться, но овчарке это точно не удастся. Именно на это напоролась Речь Посполитая, после того как малоизвестный провинциал Богдан Хмельницкий не нашел в Варшаве управу на зверства провинциального же польского магната. И что бы стоило панам проявить разумную справедливость? Но вместо этого у них сработала корпоративная солидарность, с точностью до 100 % демонстрируемая нынешними «питерскими». Итогом стали события, которые польский писатель Сенкевич описал с сильно иных позиций, чем русско-украинский писатель Гоголь. Параллельное прочтение «Огнем и мечом» и «Тараса Бульбы» чрезвычайно полезно, демонстрируя, что освободительный порыв народа и кровавое бесчинство толпы – разные названия одного процесса. Для Польши это кончилось тремя разделами страны. Отсутствие на большей части ушедшей в историю польской шляхетско-магнатской империи поляков, от которых остались только полуразрушенные замки, кладбища, костелы и городские рынки, урок любому, кто потратит минуту на то, чтобы осознать, к чему приводит всякий центр пренебрежение коллизиями на местах. Бессилие верхов навести порядок в рядах собственных бурбонов не означает, что его не наведут низы. После чего настанет не благорастворение духа и всеобщее благолепие, а черт-те что на пару-тройку поколений. Проходили, и даже не так давно. Память свежа, отчего пока не взорвалось. Когда взорвется – поздно будет.

Митволь, как символ несгибаемого государственного мужа, усилия которого, исходящие из твердого понимания им долга, могут свалить любое государство, помянут тут не зря. Удачно не совпало, но снос домов в поселке «Речник», который он так бодро начал на излете правления в Москве Юрия Лужкова, – действие из разряда тех, которые при случае и рушат династии и страны. Бульдозер, уничтожающий чей-то дом и сад, вне зависимости от того, является ли это итогом спора хозяйствующих субъектов, неукоснительным исполнением закона или ведомственной инструкции, либо производится по приговору шемякиного суда, не производит никакого другого действия, кроме прямого призыва к топору. Желание немедленного использования этого инструмента не по исходному назначению, а в качестве полезного гаджета у плахи, хоть на Лобном месте, хоть на ближней обочине, возникает по отношению ко многим. Мэру, который много сделал и преобразил Москву, но, очевидно, к старости совсем уж обезумел, коль скоро его именем творят такое. Всем тем, кто принимал эти законы, издавал эти инструкции и выносил эти решения суда. Участникам процесса – от бульдозеристов до охраны, и в первую очередь самому Митволю, которому сегодня можно только пожелать, чтобы его собственная дочь никогда не встретилась с той беспредельно жестокой, несправедливой и бездушной силой, которую ее любящий отец обрушил на не заслуживавших этого людей. Можно лишь представить, чем это кончилось бы, если бы его рвение было продемонстрировано под выборы 2011–2012 годов. Когда организаторы протестных выступлений вспоминают слова Лимонова, что у него «украли революцию», всех тех, кто знает, что такое революция, бесконечно радует, что русский Че не смог использовать для организации бунта одну из лучших возможностей, обеспеченных ему московскими властями: разошлось во времени. Митволя, который в «Речнике» домов не строил и камней не собирал, но разбрасывал их с пылом и безжалостностью организатора продразверстки, можно оправдать лишь тем, что для эпохи раскулачивания или Большого Террора оно бы и ничего. По крайней мере, ничего особого. Но вроде бы те времена прошли. Или они прошли не совсем?

Людям свойственно прощать любые прегрешения власти, кроме двух: опасности для их детей и дома. За своего ребенка нормальный человек готов сражаться с кем угодно. За дом, где он живет, тоже. Сто раз подумать, перед тем как попытаться снести любое жилье, имеет смысл просто потому, что это значит: завтра каждый может оказаться в аналогичной ситуации. В том числе инвестор. Что приватизация – чепуха, а частная собственность – вранье. Нельзя владеть собственностью в стране, демонстрирующей, что эту собственность можно отобрать или уничтожить. Нельзя в ней жить или работать, если можно жить и работать в другом месте. Нельзя поддерживать администрацию, которая включает людей, способных перемалывать лояльное к ней население. Именно это – результат действий Митволя, роль личности которого в современной российской истории, при несопоставимости его с фигурами первого ряда, недооценивать не стоит: именно он продемонстрировал возможность возвращения России во времена куда худшие, чем те, что предшествовали распаду Советского Союза. Бессмысленно сегодня говорить, был ли отправлен мэр Москвы в отставку справедливо или в накале эмоций, не имевших к делу никакого отношения. Начатый, хотя и прерванный под давлением центра, снос «Речника» лишил его легитимности, как ГКЧП лишил легитимности и участников путча, и Горбачева, роль которого в той истории более чем неясна, хотя мало кому, кроме узких специалистов, интересна. Повторение ситуации, которая для жителей населенного пункта, оказавшегося на пути Митволя, окончилась не до конца трагически, лишь потому, что среди них было два министра федерального правительства, для любой власти может стать фатальным: дома с людьми – это гораздо хуже, чем Химкинский лес. «Мой дом – моя крепость» поговорка английская, но в России она более чем актуальна.

Опять-таки, самым жестоким образом карать любое должностное лицо, чьи действия или бездействие искалечили или, не дай бог, убили ребенка, – в интересах любой власти, которая хочет существовать. Если она этого не понимает – ее не будет. Милиционер, полицейский и любой другой правоохранитель, когда и если он дотронется до чужого ребенка, произведет разрушительный эффект не меньший, чем террорист в метро или аэропорту. Вне зависимости от того, как ведомства будут переименовывать, как им в сто двадцать пятый раз изменят форму и какой из будущих президентов назовет это их реформой, не исключено, сам в это веря, силовикам готовы кое-что прощать. Но не детей. Отпущенный на свободу педофил, не пойманный вовремя маньяк, невинный человек, отбывающий наказание, поскольку настоящих преступников ловить лень и недосуг, в то время как те продолжают охоту за детьми, освобожденный, несмотря на свидетельские показания, водитель, сбивший детскую коляску, – явления одного масштаба. Это часть системы, которая делает встречу конкретного ребенка с окружающим миром смертельно опасной, не исключая и его встречу с «дядей Степой – милиционером». Или «дядей Степой – полицейским». Когда в сельской Америке пропадает ребенок, его ищут все, кто может, пока не найдут. В России происходит то же самое. Это особенность любого цивилизованного общества, к числу которых мы относимся, хотя сгоряча зачастую относим себя к совершенно другой компании. Нет никаких оправданий, которые можно было бы применить к насилию над детьми, и власть это безусловно понимает. Беда лишь в том, что истеричная кампания против педофилов, раскрученная в стране под выборы, как и всякая кампанейщина, принесла больше вреда, чем пользы, остановившись на уровне имитации бурной деятельности тех, кому эту деятельность положено было проявлять по роду службы. Но оставим тему. Кто и не хочет, и не может – не правит. Кто не способен вовремя услышать, будет учиться дорогой ценой. Кто не умеет контролировать, будет расхлебывать последствия. Кто хочет, может, способен и умеет – будет управлять. Вольному воля – спасенному рай.

Можно согласиться, что народ недостоин своего правительства, не понимает его благих устремлений, не видит всю картину, не ценит предоставленной стабильности и склонен к неблагодарности по отношению к «звездной команде», которая ведет страну вперед, несмотря на препятствия и кризис. Народ действительно таков, о чем немало сказано, причем любой. Однако же наличие в правительстве плотной группы соседей, однокашников, друзей и родственников заставляет население подозревать, что все они сидят там не без интереса к продолжению этого бескорыстного служения. Как там, у отца Федора было со стульями? «Токмо волею пославшей мя жены», – тем более что кто именно пославшая всю эту ратную толпу на подвиг «жена», известно всем и каждому. Да и особо не скрывается, что говорит не столько о царственном пренебрежении руководства тем, какое впечатление все его действия производят, сколько об известной честности, похвальной, хоть и редкой. На самом деле, оставляя низшие и средние чины к отдельному обсуждению, верховный производит много лучшее впечатление, чем его люди, даже на тех, кто не является его поклонником. Там есть и непосредственность, и чувство юмора, и просто человеческие чувства, включая снисходительность и самоиронию. Режим во многом держится как раз на этом. Помимо лизоблюдов, чья не имеющая границ поддержка способна похоронить репутацию даже ангела небесного, в пресс-пуле есть ироничный Андрей Колесников из «Коммерсанта», чьи записки, посвященные Путину, автор склонен полагать шедевром журналистики. Пламенно язвительный Виктор Шендерович остается в эфире, хотя и не телевизионном. Валерия Новодворская и Евгения Альбац с присущей им откровенностью за гранью фола говорят все, что хотят, хотя результат производят прямо противоположный тому, на который рассчитывают все те, кто им симпатизирует. Не то что диктатуры, но даже эффективного авторитаризма тут нет в помине – в Америке, Европе и Израиле аналогичные российскому конфликты прессы и властей кончаются куда грустнее.