Если копнуть поглубже

— Да.

Грифф ждал. Его мошонка сморщилась. И он накрыл ее ладонью — согреть, оградить.

— Чтобы защитить диплом, ему надо было написать работу об одной из знаменитых развалин, и он выбрал Мачу-Пикчу, — Джонатан затянулся и выпустил дым в лунный луч. — Ему всегда нравились горы, — продолжал он. — Его звали Джейкоб [36] .

— Да, я знаю. — Грифф пригляделся к Джонатану: его лицо казалось как никогда изможденным и усталым, продолговатые глаза почти закрыты, тонкие губы сжаты. Грифф коснулся его руки.

36

Библейское Яков — младший сын Исаака и Ревекки. Возможно, намек на видение Якову таинственной лестницы.

— Не надо. — Джонатан отнял руку. — Не сожалей о том, кого ты не знал. Это ни к чему.

Грифф скрестил ноги и ждал.

— Расскажи мне, — попросил он.

Последовало несколько секунд молчания, а потом Джонатан заговорил:

— Эти люди — члены секты «Сияющий путь».

— Я слышал о них.

Джонатан долил себе вина.

— Они против правительства. Судя по всему, против любого правительства.

— Марксисты?

— Возможно… какая разница. Они убивают. Это все, что имеет значение. Для них. И для нас.

— Да.

Наступила пауза.

— Он видел вот эту самую луну — в тот день, когда умирал. Эту самую луну, которую видим мы.

— Я очень тебе сочувствую, — сказал Грифф. — Что бы ты ни думал и ни говорил — мне все равно. Я тебе сочувствую.

— Прошу прощения. — Джонатан провел пальцем по тыльной стороне ладони Гриффа. — Я не со зла. Я тебя просто наставляя. — Он издал похожий на смех звук, взъерошил Гриффину волосы и вздохнул.

— Ну, конечно, — отозвался Грифф. — Ты был в своей режиссерской ипостаси, — он произнес это очень мягко.

— Они выдвинули условия, — продолжал Кроуфорд. — Трое заложников, все американцы и среди них — Джейкоб. Американцы — в этом был смысл предложенной сделки. Поскольку я канадец, а Анна американка, у Джейкоба было двойное гражданство. Будь оно проклято — американское гражданство его и убило.

Грифф распрямился и сел.

— И что дальше?

— Дальше?.. Не знаю, каковы были их требования: чтобы Америка прекратила набивать деньгами перуанские банковские сейфы или еще что-нибудь в этом роде… Но они ничего не получили… И тогда убили всех троих. По очереди — одного за другим. Тела оставляли в людных местах: на перекрестках, на площадях, на мусорных свалках. А сами скрылись. Джейкоб был первым. И слава богу.

Не представляю, как бы он мучился, если бы оказался последним.

Джонатан выпил.

— Ему было двадцать два. Двадцать два года. Ты помнишь этот возраст? Двадцать два года?

— Да. И очень хорошо.

— Все перед тобой открыто. Вся жизнь и весь мир.

— Да.

Джонатан тихонько дотронулся до щеки Гриффина.

— Как это было здорово…

Грифф ждал.

— Когда я увидел сегодня жену, — снова заговорил Джонатан, — увидел и вспомнил, что был в нее влюблен… вспомнил, что она была единственной женщиной, которую я любил… единственной женщиной в моей жизни… вспомнил Джейкоба, а потом — как мы поступили с тем, что создали вместе, я подумал… — он не закончил.

— У меня похожие воспоминания, — сказал Грифф.

Джонатан улыбнулся ему:

— Не допусти, чтобы то же случилось с тобой. С тобой и с твоей семьей.

— Не допущу, — ответил Грифф. — Ни за что. Если честно…

— Знаешь, когда я женился на Анне, это было из чистого тщеславия. И только. Ее деньги, ее имя, ее красота и то, что она меня хотела. И я ответил «да». Что-нибудь напоминает?

— Да.

— Нельзя было повторять то же самое с тобой. Я же все это знал.

Гриффин не отвечал.

— Прости, — прошептал Джонатан.

— Нет. Не надо… Я…

— Да? Что ты?

— Я многое узнал о себе. — Гриффин грустно рассмеялся. — И…

— И?

— И хочу вернуться к началу. К своему началу. Я куда-то шел и — заблудился.

— С нами со всеми это случается.

— Да.

— Ты сказал, что многое узнал о себе.

— Да.

— И сможешь этим воспользоваться?

— Да. На сцене и в жизни.

— Ты собираешься вернуться? Когда-нибудь?

— Если меня примут.

— Не будь идиотом. Тебя любят. И ты их любишь.

— Да.

— И я тебя люблю. Но… не для того, чтобы удерживать. Я это уже делал. И в результате ты меня возненавидел.

— Нет. Я не силен в ненависти. Не умею ненавидеть. Во всяком случае, тебя. Может быть, себя. Но не тебя.

— Значит, ты все же способен испытывать ненависть, — улыбнулся Кроуфорд.

— Тут другое дело. Я не могу быть самим собой, недостаточно хорош для этого — вот что я ненавижу. И только.

Джонатан поднялся, подошел к открытому окну и посмотрел на луну.

Луна. И лунная дорожка, там, на поляне. Сияющий путь…

— Мне тоже надо тебе кое-что сказать, — проговорил Грифф.

— Слушаю.

— Только не знаю, что ты подумаешь: хорошо это или плохо.

— Хуже, чем с Джейкобом, ничего быть не может.

— Конечно… Но, по-моему… по-моему, сейчас подходящее время сказать это. Пожалуйста, прости меня. Но я знаю, это подходящее время. И в каком-то смысле именно из-за Джейкоба…

— Продолжай.

Грифф взглянул на Джонатана, стоявшего обнаженным в лунном свете. Рослый, подтянутый, как струна. В паху, в темном ореоле черных волос, светлым мазком выделяется пенис.

Секс. Женщины. Жены. Сыновья.

— Я хочу вернуться домой. Теперь же.

Джонатан ничего не ответил.

— Я скучаю по сыну. Я скучаю по Джейн. Я скучаю по тому, кем я был.

По-прежнему никакого ответа.

Грифф ткнул сигаретой в пепельницу, словно поставил точку — точку в их отношениях.

— Я ни за что на свете не хотел бы тебя обидеть, — сказал он.

— Знаю.

— Но ты понимаешь? Понимаешь, почему я хочу вернуться?

— Да.

Джонатан подошел к кровати и загасил свою сигарету рядом с меркнущим угольком сигареты Гриффина.

Сел подле Гриффа и положил руку ему на бедро.

— Ты был — есть — и останешься самым желанным для меня мужчиной.

— Я не могу… не могу…

— Не надо ничего говорить.

Они выпили вина и снова закурили. Луна переместилась из одного окна в другое. Музыка оборвалась. Часы показывали три утра.

— Я буду всегда тебя любить. По-своему.

— И я.

— В марте нам еще предстоит работать над Меркуцио и Бироном.

— Да.

Они замолчали.

Потом Джонатан сказал: