Если любишь - солги

— Евгения, — мажисьен по-мужски протянула руку, и мне ничего не оставалось, как пожать её.

— Верити.

В театре были и другие магнетики, я видела троих или четверых. Если ей скучно и хочется с кем-то поболтать, почему она не ищет общества себе подобных?

— Вижу, вы здесь одна? Идёмте к нам за столик! — Евгения взяла меня под руку, не оставляя шанса отказаться.

Широкая прямоугольная арка отделяла от основного фойе небольшой обеденный зал — для тех, кто не довольствовался игристым, пастилой и бисквитами, а желал обстоятельно подкрепиться и выпить за отдельную плату. Еду доставляли из ресторана, удачно расположенного по соседству, крепкие напитки — из погребов под "Небесным садом". Если верить "Бульварному листку", театр стоял над катакомбами, которые построили сектанты-солнцепоклонники во времена Руфиуса Оборотня. Но кто верит "Бульварному листку"?

Из-под арки неслись запахи жареного мяса, тушёных овощей, острых соусов и табачного дыма, маня за столы, накрытые крахмальными скатертями, чревоугодников и курильщиков. Иные гости просиживали там не только весь антракт, но и второе отделение, возвращаясь в зрительный зал лишь к третьему, а то и не возвращаясь вовсе. На мой вкус, это дурной тон — идти в оперу, чтобы набить брюхо. Но аристократы высшей пробы, похоже, считали иначе.

Евгения подвела меня к уютной нише под охраной пары финиковых пальм в кадках. Не знаю, кого я рассчитывала увидеть — наверное, компанию подружек. Но из-за стола навстречу нам поднялись двое мужчин, одинаковых во всём, кроме цвета волос — оба во фраках, рослые, статные, бледнокожие, мажисьеры до кончиков ногтей.

Первым Евгения представила шатена с бутоньеркой в петлице:

— Аврелий, мой жених. А этот шалопай, — небрежный кивок в сторону блондина, — мой брат Дитмар.

"Почему шалопай?" — хотела спросить я, но сдержалась.

Меня Евгения отрекомендовала своей новой приятельницей.

Мажисьеры поклонились — гладко зачёсанные волосы, идеальные проборы.

Дитмар, чуть выше ростом и красив, как сказочный принц, Аврелий шире в кости, тяжелее лицом, но тоже очень недурён.

Я заколебалась — надо ли подавать им руку. Меня сто лет не представляли мужчинам. А у мажисьеров, как известно, свои повадки.

Дитмар разрешил мои сомнения.

Неуловимым движением подался вперёд, легонько встряхнул мою ладонь, потянул на себя…

— Прошу вас, Верити, составьте нам компанию.

Не успела опомниться, как оказалась сидящей за столом на полосатом диване, Дитмар слева, Аврелий справа, Евгения — наискосок.

— И волей случая, нас всё-таки четверо! — весело объявила мажисьен.

2.1

Дитмар взглянул куда-то сквозь пальмовые листья, щёлкнул пальцами. Проворный официант разложил передо мной столовые приборы, расставил тарелки, бокалы…

— Зачем это? Не нужно, — запротестовала я.

— Верити, дорогая, вы наша гостья, — отозвалась Евгения. — Не стесняйтесь. Не то я обижусь!

И погрозила пальчиком.

— Игристого? Сухого? — предложил Дитмар. — Крино? Мадарель? Версент?

— Может быть, крем-ликёр? — подсказал Аврелий. — Например, сойо?

Я поспешно кивнула, изо всех сил стараясь не выглядеть ошеломлённой. Похоже, без особого успеха. Мажисьеры улыбались, все трое — любезно, терпеливо, снисходительно. Может быть, это такая забава? Они выбирают жертву, обычную женщину — или мужчину, почему бы нет? — приглашают за столик, чтобы… Что? Пока мне не сделали ничего дурного. Но было чувство, что я иду по тонкой проволоке, внизу пропасть, и оступиться не просто легко, это неизбежность, вопрос лишь в том — когда.

— За знакомство! — воскликнула Евгения.

Я осторожно пригубила ликёр — сладкий фруктовый вкус, приятное жжение во рту. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы отставить бокал. Мне нужна ясная голова и полный контроль над собой. Было бы досадно испортить такое интересное приключение. И восстановить против себя троих мажисьеров.

Но до этого не дойдёт. Надо всего лишь продержаться до конца антракта.

Мои новые знакомые угощались лёгкими овощными закусками, красной рыбой в ожерелье лимонных кружков и маслин, креветками и маринованным виноградом. Каждая тарелка была выстлано нежно-зелёными листьями салата, которые сообщали столу весёлый летний вид.

— Как вы находите новую Фредерику? — обратился ко мне Аврелий.

Отвечая на этот вопрос, я ничем не рисковала. Разве что выкажу себя никудышным знатоком оперного искусства, но от этого пострадает только моё самолюбие.

— Фелиция Киффер мила, у неё красивый чистый голос, богатый диапазон…

— Но? — подал голос Дитмар, вынуждая меня повернуться к нему. — Я слышу в ваших словах невысказанное "но"!

Его глаза были не такими яркими, как у сестры, и скорее голубыми, чем сиреневыми, но с отчётливым фиолетовым венчиком вокруг зрачка. Я отвела взгляд и постаралась объяснить, что не так с новой Фредерикой:

— По-моему, ей не хватает чувств, артистизма…

Дитмар сидел так близко, что я ощущала тепло, исходящее от его тела. Если отодвинусь, это будет выглядеть по-детски.

— Дамзель Киффер двигается, говорит и поёт, будто кукла. Полагаю, это скованность от волнения и с опытом пройдёт…

— Страх сцены? Едва ли! — заявила Евгения. — Я слышала, маэстро Гримальди заставляет своих учениц петь на ярмарках и маскарадах. Не верю, что дамзель Киффер боится публики.

— Толпа и публика — не одно и то же, — миролюбиво возразил Аврелий. — Одно дело петь на ярмарочной площади перед простонародьем и совсем другое — на подмостках лучшего в городе театра перед искушёнными слушателями. Мы не знаем, на каких условиях дамзель Киффер получила эту партию. Может быть, в случае фиаско другого шанса ей не дадут.

— Именно! — подхватил Дитмар. — Похоже, дарование прекрасной "соловушки" не так велико, как нас уверяют газеты. Если великий Гримальди не захотел сделать протекцию своей ученице, в Шафлю ей оставалась одна дорога — в миманс. Конкуренция слишком велика. Пусть наш "Небесный сад" не Дворец Солнца Фрекконе, получить заглавную партию в постановке Ольриха для юной дебютантки — большая удача. Поэтому можно простить ей некоторое волнение.

Какой странный у него одеколон. Не резкий тяжёлый запах, типичный для мужского парфюма. Что-то иное. Дух моря, экзотических фруктов, разморённых зноем тропических зарослей… такое, от чего делается не по себе.

Евгения взмахнула рукой — взблеснули бледные камни в перстнях:

— Возможно, её ужасает цена, которую пришлось заплатить за этот шанс. И ещё не раз придётся. Сластолюбец Кропье не выпустит эту нежную лань из своих потных лапок.

— Ты веришь сплетням "Бульварного листка"? — усмехнулся Дитмар.

— А ты — сладким песням "Вестника Каше-Абри"? Вот уж кто достоин прозвища "соловушка"! Как там? — Евгения кашлянула и заговорила с придыханием, будто бы захлёбываясь от восторга: — "Сьер Кропье признался, что божественный голос дамзель Киффер, будто кремень из огнива, высек из его сердца огонь возвышенной радости и заставил его много повидавшие глаза источать слёзы очистительного восторга…" Только Дофлер в своём "Листке" позволяет себе писать то, что и так все знают: для хорошеньких актрис путь на сцену "Небесного сада" лежит через постель директора!

— Эжени, милая, а ты не переоцениваешь пыл сьера Кропье? — Аврелий с улыбкой потрепал невесту по руке. — Он всё-таки далеко не мальчик.

— Тем омерзительней выглядит положение дел, не находишь? — парировала мажисьен. — Да, мир несправедлив. Простой бедной девушке сцена открывает двери в общество, что в свою очередь сулит массу возможностей. И всё же я не понимаю… Верити, дорогая, скажите, согласились бы вы ради удовольствия блистать на подмостках… или иной сокровенной мечты переспать с директором Кропье?