Если остаться жить

— Вы работаете?

— Я учусь на медсестру.

— Тоже на медсестру?! — удивляется Ира.

— А кто еще?

Ира ничего не отвечает. Она понимает, что Сергей Симе про Марину ничего не рассказывал.

— А мать у меня учительница, — продолжает Сима. — Она мне с каждой получки по платью покупает.

Сима говорит это кротко и заискивающе глядит прямо в глаза. Ире она напоминает юродивую.

— Вы уже зарегистрировались? — спрашивает Ира.

— Мы только подали.

— А давно познакомились?

— Месяца два. Сначала я думала — это просто так. А потом смотрю, он каждый день меня из медучилища стал встречать. Комнатка у него маленькая. Вы были у него? Каждый день из медучилища мы к нему шли, и у него всегда обед был для меня готов. Ну тогда я и поняла, что он меня любит. Только вот… Сима замолчала.

— Я хочу с вами посоветоваться. Мне не с кем больше, — продолжала Сима. — Вы ведь ему сестра?

— Вроде.

— Я вот сколько его знаю, первый раз вижу, чтобы он с кем-нибудь так разговаривал, как с вами.

— Да, он привык ко мне.

— Он хитрый, — доверительно тихо прошептала Сима. — У моей матери он никогда не ругается, а меня, когда пьяный, как угодно обзывает. Вот я и не знаю, выходить мне за него?

— А вы его любите?

— …Когда он трезвый, он очень хороший.

Ира взяла дрожащую маленькую Симину руку в свою:

— Вы пришли именно туда, куда надо было прийти. И я отвечу вам: Сергея нужно очень-очень сильно любить, чтобы его выдержать. Я, например, его выдержать не в состоянии, а если вы выдержите…

— Тебя Боря к телефону! — крикнул Илья Львович Ире из кухни. — Когда кончишь разговаривать, принеси телефон обратно, я должен позвонить.

— Хорошо. — Ира взяла телефон и унесла к себе.

Голос у Бори взволнованный.

— Я нахожусь в клубе имени Горького. Меня не пускают на сцену.

— А зачем вам на сцену?

— Прочитать свои стихи. Но конферансье оказался моим соучеником по школе, он вычеркнул мою фамилию.

Ира несколько удивлена: в такой момент Боря звонит ей.

— Успокойтесь, — говорит Ира, — выступите в другой раз.

— Нет. Я сейчас выйду на сцену и скажу, что меня не выпускают.

Ира не верит. Боря такой тихий, такой интеллигентный, вежливый, предупредительный, не может он этого сделать.

— Будет же скандал, — объясняет Ира.

И вдруг Ире приходит в голову, что Борины стихи могут быть такими же беспомощными, как его пение.

— Боря, — кричит она в телефонную трубку, — не смейте этого делать! Я вас очень прошу! Слышите?

Вошедший Сергей нажимает на рычаг.

— Наговорились, — объясняет он свое действие онемевшей от негодования Ире и обнимает ее за шею.

— Не трогай Иру, — кричит Сима, — ей больно!

— Я ее люблю! — говорит Сергей.

Сима замолкает. Сергей тут же отпускает Иру, берет Симин ботинок и начинает натягивать ей на ногу.

— Тебя, тебя люблю, — повторяет он, глядя на растерянную Симу.

На пороге, обернувшись к Ире, Сергей говорит наконец то, за чем пришел:

— Не упади в обморок, когда мы уйдем.

Не успела захлопнуться за Сергеем дверь, Илья Львович зашел к Ире в комнату.

— Ой, — испугалась Ира. — Я совсем забыла отнести тебе телефон.

Ира взяла с дивана телефон, чтобы передать его Илье Львовичу, но в это время телефон зазвонил. Свободной рукой Ира взялась за трубку, но Илья Львович так нервно и властно протянул свою руку к трубке, что Ира не осмелилась ее снять.

— Аллеу!

Это «аллеу» несколько озадачило Иру, такое оно было бодрое, зазывное и совсем не похожее на обычное, нормальное «алло» Ильи Львовича.

— Тебя. Боря. — Отдавая Ире трубку, Илья Львович придержал ее: — Надеюсь, ты не будешь долго разговаривать, я должен позвонить.

Разговор был короткий.

— Все, — сказал Боря.

— Что все? — переспросила Ира.

— Я сделал то, что хотел.

— Вы вышли на сцену?!

— Да.

— Ну и что?

— Ничего особенного. Прочитал стихи, мне аплодировали… Вы сейчас заняты? Я бы мог приехать.

— Приезжайте. — Ира повесила трубку и отнесла телефон Илье Львовичу.

Когда Боря вошел, Ира не узнала его. На нем была новая шапка. Новая в том смысле, что раньше он приходил к Ире в другой шапке. На вид же эта шапка была как раз очень старая, облезлая и, вероятно, детская, потому что ниже макушки не спускалась. Борины глаза потрясенно смотрели на Иру, и весь он был какой-то растерянный.

— Сейчас есть будем, — сказала Ира, в надежде, что Боря, услышав про еду, оживится.

Но Боря не оживился, он продолжал смотреть на Иру все так же трагически.

Глаза у Бори были не как у всех. Они очень редко меняли свое выражение, в то время как выражение его лица менялось беспрерывно. Продолговатые Борины глаза были как две застывшие прекрасные картины. Сейчас эти картины были трагическими, на них была нарисована непоправимая беда.

— Я не хочу есть. — Боря сказал это не задумываясь, выражая просто свое состояние. Но, сказав, вдруг сам понял, каково же оно — это его состояние. — Мне бы только посидеть у вас немножко, — попросил Боря, как мог бы попросить путник, замерзший и заблудившийся, погреться у костра.

Ире казалось, что кресло, в котором Боря обычно сидел, было уже только Борино кресло и что, когда Боря приходил к ней, он не просто садился в кресло, а, перед тем как сесть, чуть задерживал свое внимание на нем и будто говорил: «Вот мы и опять весь вечер проведем с тобой».

Ире было страшно услышать Борины стихи. Она боялась до конца понять степень Бориного позора.

— Почему вы мне не сказали, что пишете стихи? — с укором спросила Ира.

— А я теперь не пишу. Это я в школе писал.

Значит, Боря читал свое детское стихотворение. Ире стало совсем жутко.

— Прочитайте его, — наконец решилась попросить Ира.

Боря начал читать охотно, без всяких предисловий, к которым уже приучил Иру.

Стихи оказались сложными.

— Прочитайте еще раз.