Если остаться жить

Правда, Ира может еще включить радио. Но это ненадолго. И опять стук ложки, которой Галина мешает кашу, или стук крышки от кастрюли и тихое мирное жужжание голоса Ильи Львовича, расстилающего перед Галиной всю свою эрудицию. И в ответ веселое повизгивание довольной Галины.

Ира заставляет себя думать о чем-нибудь, чтобы не слышать всего этого. Но трудно сейчас о чем-нибудь думать, кроме них. Вот только если о Боре. Он звонил и должен прийти. Когда он придет, Ира перестанет их слышать. Боря начнет ее смешить, и она хоть немножко, на время отвлечется от этого ужаса, нависшего над ней.

Но Боря не идет. Наверное, встретил кого-нибудь на улице. У Бори поразительная способность встречать на улице знакомых. Иногда, когда ему нужно кого-нибудь встретить, он специально выходит на улицу. Недавно он встретил одного композитора — своего старого знакомого. И композитор, узнав, что Боря ушел из института и пишет, попросил Борю попробовать написать либретто для мюзик-холла.

Наконец Ира слышит звонок в дверь.

Ира проводит Борю тихо в свою комнату, не тревожа ни Илью Львовича, ни Галину. К Ире пришли, и она не обязана всем показывать — кто. К Ире пришли, и кончился «эффект присутствия». И началось присутствие. Борино присутствие.

— Я все-таки поеду от редакции к вашему Петроченко, — сообщает Ира.

Боря в восторге. О Петроченко будет писать Ира! Право же, в этом есть что-то.

— Иногда я думаю, — говорит Боря, — был бы у меня театр. И был бы я режиссером (главным режиссером!). И если бы вы захотели играть, я бы взял вас актрисой. Я даже придумал за всех, как кто должен был бы себя вести, чтобы вы могли играть.

Боря никогда не говорил Ире комплиментов. Ей казалось, он и не умеет их говорить. Но какой комплимент может сравниться с тем, что он сейчас сказал? Ведь он ее вот такую, как она есть, хотел поставить на сцену и подчинить ей всех: и актеров, и режиссеров, и зрителей. И так он ей это сказал, что она почувствовала, что для него это нечто большее, чем простая фантазия.

— Давайте я позвоню сейчас Семену и скажу, что вы придете, — предложил Боря.

Ира запротестовала. Она хотела прийти официально. Так она лучше себя будет чувствовать.

— Вы думаете, он не станет со мной разговаривать? — спросила Ира. — Ему звонили из редакции.

— «Я сейчас так занят. Еду в Чехословакию», — говорит Боря. И Ира понимает, что он пародирует Семена. — Мы с Семеном на днях заходили к Галине, — продолжает Боря, — так он…

Боря сказал, что на днях был с Семеном у Галины. Может быть, он сейчас скажет, что на тех же днях он видел там Илью Львовича? Но нет, он продолжает рассказывать ей про Семена. Естественно. Про Семена Ире должно быть все интересно. Ведь она должна к нему идти брать интервью. А что интересного в том, что Илья Львович был у Галины? Ну был и был. А почему он не мог у нее быть? Что в этом такого для Бори? Ничего. Человек пришел в гости — а может быть, по делу — и ушел. Зачем об этом говорить Ире? Боря не занимается рассказами просто «о чем-либо». И если Боря о ком-то что-то рассказывает, то значит, это смешно.

— Я вышел на кухню, — говорит Боря, — а Семен остался с Галиной в комнате. Вхожу в комнату: Галина лежит на кровати. Семен сидит рядом на кровати и разглядывает линии на ее руке. Ну я, естественно, ничего. Но Галина тут же: «Боря, он сам сел».

Ира не смеется, хотя, конечно, это очень смешно. В другой раз Ира бы смеялась. Но сейчас ей почему-то не смешно. И Боря перестает смеяться. Боря очень чувствителен к реакции «публики». До «публики не доходит», и ему уже кажется, что то, что он рассказал, действительно не смешно.

Боря садится в кресло, но не откидывается, как обычно, на спинку, а облокачивается на секретер и опускает голову.

— Он сам сел, — говорит Ира, чтобы как-то поддержать Борю.

Боря благодарно улыбается.

— А Семену Галина понравилась? — спрашивает Ира.

— Сказал: «Такие редко попадаются».

— Такие плохие или такие хорошие?!

— Этого я не понял.

— Что же не спросили? Наверное, все же вам интересно?

Боря молчит и вдруг говорит неожиданно:

— Не знаю, куда плыть… к какому берегу?

Боря говорит это тихо и как-то так, что Ира чувствует в этом что-то очень для него важное. Но с чего вдруг? Зачем ему это ей говорить? И что это значит? И что значат Борины плечи? Они вдруг стали совсем детскими, беспомощными и словно ждущими: сейчас их ударят.

— Завтра ешьте суп в большой кастрюле, — слышит Ира звонкий голос Галины.

Галина открывает дверь из кухни. Сейчас она будет одеваться. Она или они?

— Надо плыть к тому берегу, — твердо говорит Ира, — который уходит.

Боря встает.

— Да, да, — говорит он торопливо и идет провожать Галину.

Когда Ира училась в университете, туда не подходило метро.

Сначала Ира ехала бездумно. Метро и метро. Какая разница, до университета или до Киевского вокзала, как раньше. Но по мере приближения к университету Ира неожиданно почувствовала, что в ней воскресает что-то забытое, что-то давнишнее. И так как оно воскресало точь-в-точь таким же, каким было тогда, давно-давно, Ире начало казаться, что это давнишнее совсем не давнишнее… Студенты с портфелями, набитыми книгами, с лицами, по которым Ира безошибочно всегда угадывала: студенты университета — заполняли и заполняли поезд. И Ире казалось, что она тоже студентка и спешит на лекцию, на которую обязательно опоздает, потому что не умеет не опаздывать. Опоздает, но лектор ей ни за что не сделает замечания: университетские лектора удивительно тактичные люди.

И вдруг свет. Дневной свет! Он осветил университет. Осветил на миг, на мгновение, как будто вырвал анонс из кинокартины, которую Ире скоро, уже очень скоро придется увидеть.

Снова электрический свет, темные окна и за окнами мелькают подземные фонари. Ира плачет. Прошло десять лет. Десять страшных лет.

Узнают места, людей… Ира не знала, что можно узнать воздух. Узнать, вспомнить, вдохнуть — и вдохнуть вместе с ним весь биофак. Воздух биофака — это не просто воздух Ленинских гор. Воздух биофака вобрал в себя все экзамены, все опыты, лекции, открытия… Ира шла и снова дышала этим воздухом.

Семен Петроченко работал в молекулярном корпусе. Это здание, выстроенное недавно, было совсем непохоже на здание биофака. Ира смотрела на его козырек, на стеклянные двери в черных оправах, с черными ручками, и ей не хотелось в него входить. Оно было здесь чужим. Оно не ассоциировалось для Иры с воспоминаниями о биофаке, а ассоциировалось с парикмахерскими, магазинами синтетики, новыми научно-исследовательскими институтами.

Когда Ира увидела Петроченко, она очень удивилась: в Борином изображении он представлялся ей совсем другим. Боря изображал его в виде человека, в голове у которого словно крутилась пластинка. И Ире почему-то казалось, что Петроченко маленький, плотный и какой-то застывший.

А Семен был живым, крупным и толстым. Глаза у Семена были умные и любопытные. И хотя Ира понимала, что он должен быть гораздо старше Бори, выглядел он одних с ним лет.

Узнав, кто такая Ира и зачем она к нему пришла, Семен уставился на Ирины ботинки. Из коротких, давно вышедших из моды Ириных ботинок торчали тонкие как палки Ирины ноги. Изучив Ирины ноги, Семен посмотрел на Иру, и ей показалось, что в глазах он с трудом прячет усмешку.

— Я очень занят, — сказал Семен.

Если бы не эти ботинки и эта его усмешка, Ира бы, наверное, не стояла сейчас перед Семеном такая растерянная. Она обязательно нашлась бы, что ему сказать. Но сейчас Ира действительно растерялась.