Если спросишь, где я: Рассказы

Но, еще не договорив, он уже начал бояться предстоящей ночи. Он начал бояться того момента, когда начнет готовиться ко сну, и всего, что будет потом. До этого момента еще оставалось несколько часов, а он уже боялся. А вдруг посреди ночи он случайно повернется на правый бок и тяжесть вдавленной в подушку головы снова закупорит серой невидимые каналы в его ухе? Вдруг под этим скошенным, смотрящим прямо ему в лицо потолком он проснется оглохший?

— Господи ты боже мой, — сказал он. — Господи, это ужасно. Инес, у меня только что был настоящий кошмар. Инес, куда тебе надо идти?

— Я же сказала, — ответила она, складывая вещи обратно в сумочку и готовясь уходить. Она посмотрела на часы. — Я кое-куда опаздываю.

Она подошла к двери. Но у двери остановилась и что-то сказала. Он не слушал. Не хотел слушать. Он смотрел, как движутся ее губы, пока она не договорила то, что собиралась сказать. Договорив, она сказала: «До свидания». Потом открыла дверь и закрыла за собой.

Он пошел в спальню одеться. Но сразу же выскочил оттуда в одних штанах и подошел к двери. Открыл ее и постоял, прислушиваясь. Он услышал, как внизу на площадке Инес благодарит миссис Мэтьюз за масло. Услышал, как старуха отвечает:

— Всегда рада помочь.

А потом услышал, как она сравнивает его с покойным мужем. Он услышал, как она говорит:

— Оставьте мне ваш номер. Если что случится, я позвоню. Всякое бывает.

— Надеюсь, вам не придется звонить, — сказала Инес. — Но я все равно оставлю. У вас есть на чем записать?

Ллойд услышал, как миссис Мэтьюз открывает ящик и роется в нем. Потом голос старухи произнес:

— Хорошо.

Инес назвала их домашний номер.

— Спасибо, — сказала Инес.

— Приятно было познакомиться, — сказала миссис Мэтьюз.

Он слушал, как Инес спускается по ступенькам и открывает входную дверь. Потом услышал, как дверь закрылась. Он ждал, пока Инес не завела машину и не уехала. Тогда он закрыл свою дверь и вернулся в спальню, чтобы наконец одеться.

Надев ботинки и завязав шнурки, он лег на кровать и до подбородка укрылся одеялом. Руки вытянул вдоль туловища. Закрыл глаза и представил, что уже ночь и что он засыпает. Потом выпростал руки и скрестил их на груди, чтобы проверить, как ему лежится в таком положении. Глаза он не открывал. Хорошо, думал он. Ладно. Если он не хочет, чтобы ухо снова забилось, надо спать на спине, вот и все. Он знал, что справится. Ему просто нельзя забываться, даже во сне, и поворачиваться на правый бок. Да и больше четырех-пяти часов сна за ночь ему не нужно. Он справится. С человеком случаются вещи и пострашнее. Можно даже назвать это испытанием. Но он его выдержит. Знал, что выдержит. И он сдернул одеяло и встал.

Впереди по-прежнему оставалась большая половина дня. Он пошел в кухню, нагнулся к крохотному холодильнику и достал непочатую бутылку шампанского. Вынул как мог осторожно пластиковую пробку, но праздничный хлопок все-таки раздался. Он протер стакан из-под детского масла и доверху налил его шампанским. Со стаканом перешел к дивану и сел. Поставил стакан на журнальный столик. Откинулся на спинку и вытянул ноги на столик рядом со стаканом. Но немного погодя он сильнее забеспокоился о предстоящей ночи. А вдруг, вопреки всем его стараниям, сера решит закупорить ему другое ухо? Он закрыл глаза и потряс головой. Быстро вскочил и пошел в спальню. Разделся и снова надел пижаму. Потом вернулся в гостиную. Снова сел на диван и снова положил ноги на столик. Протянул руку и включил телевизор. Отрегулировал звук. Он знал, что не перестанет беспокоиться о том, что случится ночью, когда он ляжет. Просто придется научиться с этим жить. Почему-то он вспомнил о пончиках и шампанском. В конце концов, если подумать, ничего особенного в таком завтраке нет. Он отхлебнул шампанского. Но у него был странный вкус. Он облизнул губы, потом утер рот рукавом. Посмотрел и увидел на шампанском тонкую масляную пленку.

Он встал, подошел к раковине и вылил стакан. Взял бутылку в гостиную и устроился на диване. Он пил, держа бутылку за горлышко. Он не привык пить из бутылки, но это не казалось таким уж нелепым. Он подумал, что даже если заснет сидя на диване посреди дня, это будет ненамного страннее, чем часы подряд лежать на спине. Он нагнул голову, чтобы выглянуть в окно. Судя по углу лучей и падавших в комнату теней, было около трех часов дня.

Если спросишь, где я (Перевод Н. Рейнгольд)

Мы с Дж. П. сидим на крыльце лечебки Фрэнка Мартина, — просыхаем, значит. Дж. П. — алкаш, мы все здесь такие, раз лечимся у Фрэнка Мартина. Только парень этот еще и трубочист: угодил сюда впервые и, понятное дело, трусит. Сам-то я загремел сюда второй раз, ну что тут скажешь? Снова здорово. «Дж. П.» — это инициалы Джо Пенни, только он не хочет, чтоб я называл его по имени. Мне что? — Дж. П. так Дж. П. Парню около тридцати: он моложе меня — не намного, но все-таки. В общем, сидим с ним вдвоем, и он мне рассказывает, как его угораздило пойти в трубочисты. И все хочет на пальцах что-то показать. А они у него дрожат, хоть ты тресни. Удивляется: «Никогда такого со мной не бывало», — это он про руки. Я его успокаиваю: постепенно пройдет. Перестанут дрожать. Только не сразу.

Мы здесь всего два дня: еще толком не просохли. У Дж. П. вот пальцы дрожат, а у меня под лопаткой стреляет — то ли нерв, то ли что похуже. Иной раз так резко кольнет в шее, сбоку, что от боли аж во рту пересыхает: стою и глотаю воздух, как рыба. Чувствую, сейчас стукнет, и хочется спрятаться, — забиться куда-нибудь поглубже и не вылезать. Закроешь глаза и ждешь: только бы пронесло, еще раз, еще разочек. Дж. П. видит: что-то неладно, и умолкает.

Вчера утром при мне у одного случился приступ, у парня, которого все тут называют Крошка Тайни. Он электрик из Санта-Розы — здоровенный толстый бугай. Уже после ребята рассказывали, что он торчал здесь почти две недели, лечился от белой горячки. Собирался выписываться — парню светило встретить Новый год с женой на своем диване перед телевизором. Он мечтал, как выпьет под Новый год горячего шоколада со сладким печеньем. И все вроде бы шло замечательно — еще вчера утром сам видел, как он спускался по лестнице в столовую. Идет, молотит кулаками, вроде как боксирует: отрабатывает удар — называется «блинчиком» — на загривке впереди идущего парня. «Блин-блин-блин» — легонько рубит тому по шее ребром ладони. Волосы у Крошки Тайни были мокрые, зачесаны назад, видно, он только из душа. На подбородке — следы запекшейся крови, порезался когда брился. Но это нормально: пойдите, поищите хотя бы одного из клиентов Фрэнка Мартина, который бреется чисто, без порезов! Не найдете! Так что дело обычное. В общем, протискивается этот Крошка Тайни бочком на почетное место во главе стола и начинает громко рассказывать о том, что с ним случилось в один из запоев. В ответ люди мотают головами — вот, мол, учудил! — а сами продолжают рубать яичницу. Крошка Тайни не унимается: отвесит шутку, ухмыльнется, потом сделает паузу — и ждет одобрения публики. А публика бывалая. Любой из нас вытворял пакости и похлеще. Ну и, конечно, хохочем: знаем, сами такие. Перед Тайни стоит тарелка с яичницей, еще он взял себе десерт — печенье и мед в расфасовке. Мне все видно, я сижу недалеко, хотя завтракать не завтракаю, взял себе только кофе: не хочется, нет аппетита. Сижу я, в общем, задумался. Потом поднимаю голову — нет Крошки! А он уже на полу — завалился на спину, вместе со стулом. Выгнулся дугой, глаз не открывает, и только пятки стучат мелкой дробью по линолеуму. Народ сбежался, все зовут Фрэнка Мартина, а что его звать? — он на месте. Какие-то прыткие ребята бросились помогать Тайни: один из парней стал совать ему пальцы в рот, стараясь прижать корень языка. Но тут Фрэнк Мартин как взревет:

— А ну разойдись!

И я только тогда понял, что мы все сгрудились возле Крошки — стоим над ним и не можем оторвать глаз.

— Откройте окна! — распорядился Фрэнк Мартин и помчался к себе в кабинет вызывать «скорую».

Сегодня Крошка Тайни опять с нами. Живчик оказался. С утра Фрэнк Мартин поехал за ним в больницу на казенном «универсале», но к завтраку Тайни не успел: остался один кофе, он налил себе кружку и присел к столу. Кто-то из обслуги заметил, что ему яичницы не досталось, и приготовил для него тосты. Правда Тайни их есть не стал, он просто сидел, уставившись в свою кружку, даже ни разу не отпил — сидел себе молча и только иногда двигал кружку туда-сюда.

Спросить бы его: может, был какой малюсенький знак перед тем, как с ним это приключилось? Узнать бы, — вдруг забарахлил мотор или участился пульс? А может, веко задергалось? Но это я так, про себя интересуюсь. Видно, что ему не до разговоров. Только я этого не забуду, — как старик распластался на полу и барабанил пятками мелкой дробью. Я теперь к себе прислушиваюсь: едва где-нибудь внутри задрожит, я незаметно набираю воздуху и жду, что брякнусь сейчас на пол и так и останусь лежать — глаза в потолок, чувствуя во рту чьи-то пальцы.

Дж. П. оседлал стул и сидит на крыльце, сложив руки на коленях; я рядом пристроился, — курю сигарету, стряхивая пепел в старое ведерко из-под угля, и слушаю его вполуха. Одиннадцать утра — до ланча еще полтора часа. Ни ему, ни мне не хочется есть, но мы все равно дожидаемся полудня: зайдем, сядем за стол, может, и аппетит появится.

Так о чем толкует Дж. П.? Ага, рассказывает, как двенадцатилетним пацаном упал в колодец неподалеку от фермы, где прошло его детство. Ему повезло: колодец оказался сухим.