Если ты вернёшься...

Вспомнив, что в рюкзаке лежит шоколадный батончик достала его отдав брату. Сколько радости было в глазах ребёнка при виде столь редкой для нас сладости.

— Ты точно не хочешь? — в очередной раз спросил он не решаясь съесть его в одиночку.

— Точно! Куда мне сладкое? Я же девочка, должна думать о фигуре.

— Тогда ладно! — согласился Сашка. — Хотя, ты же и так тощая, зачем тебе ещё худеть?

Я смотрела как его маленькие белые зубы вонзаются в столь желанное лакомство, наблюдая как тянется мягкая карамель, образуя невесомые тонкие нити, во рту усиленно начала вырабатываться слюна, едва моего носа достиг насыщенный мягко сливочный запах шоколада, тесно переплетённый с ароматом жареного арахиса и чуть солоноватой карамели.

Чего лукавить, конечно я так же как он, хотела съесть это нечаянное угощение, наслаждаясь давно забытым вкусом, смакуя во рту каждый откушенный кусочек, рассасывая его в попытке продлить удовольствие. Но я не могла лишить братика этой услады, доступной всем детям, кроме нас. Я уже взрослая, смогу пересилить себя, а Сашка, ещё так мал и не понимает, что ждёт его впереди. Я мечтала, чтобы он был счастливее и удачливей меня. Пусть мой малыш никогда не узнает той боли, когда в очередной раз тебя тычут в спину, выкрикивая оскорбления, на виду у прохожих, что опустив пристыженные взгляды проходят мимо, предпочитая не вмешиваться в то, что их не касается.

Глава 2

Мы жили в старой панельной пятиэтажке, расположенной на самой окраине города. Однокомнатная квартира досталась маме в наследство после смерти родителей. Вчетвером мы ютились на площади в тридцать квадратных метров, не имея, даже в очень отдалённой перспективе, шанса, улучшить свои жилищные условия.

Ветхий раскладной диван, занимавший большую часть кухонного пространства, служил для родителей спальным местом. Обивка из некогда зелёного гобелена, давно уже выцвела и истончилась. Изношенные, местами проржавевшие пружины натужно скрипели, безжалостно впиваясь в тело, когда кто-то из домочадцев садился на продавленные подушки. Чтобы защититься от их внезапной ночной «атаки» мама застилала его поверхность стёганым ватным одеялом, служившим жалким подобием наматрасника.

В наше с братом пользование негласно отошла единственная комната величественно именуемая залом, центральным украшением которой была люстра советских времён, что являлась главной причиной бабушкиной гордости. Два раза в год я снимала с неё все «висюльки» тщательно промывая их раствором из тёплой воды и нашатырного спирта.

Одну из стен занимал югославский мебельный гарнитур, покрытый тёмным лаком. Два платяных шкафа, зеркальный сервант и книжный стеллаж были насквозь пропитаны запахом нафталина. Бабушка повсюду рассовывала прессованные белые таблетки с резким запахом, борясь с молью и отпугивая мышей, которых у неё никогда не было. Даже спустя пять лет после её смерти, мебель, промытая мною не на один раз, отчётливо издавали этот неповторимый «аромат», хотя, может быть это просто моя услужливая память «подсовывала» картинку из прошлого, едва я прикасалась к створкам давно отжившей свой век стенки.

На дощатом полу был толстый слой облупившейся золотисто-коричневой краски. Она была вся в сеточке мелких трещин, в просветах которых виднелось жёлтое защитное покрытие, нанесённое молодым дедом в то время, когда гладко оструганные доски ещё источали запах сосны.

Наш район считался неблагополучным, вечерами здесь часто бывали драки и разборки между подвыпившими людьми. Одиноким путникам, что не могли постоять за себя, тёмными вечерами нередко приходилось расставаться с телефонами и имеющейся в карманах наличностью. Вот и сегодня, когда родители переступили порог дома, задержавшись на пару часов дольше обычного я с ходу поняла, что произошло нечто непредвиденное.

Заплаканная мама покрасневшими глазами укоризненно смотрела на отца, периодически она тяжело вздыхала, приводя меня в замешательство. Папа виновато опустил взгляд, присев на табурет, стоявший в коридоре, на его лице «сиял» довольно большой синяк, над верхней губой была рана края которой кровоточили. Взяв из аптечки бинт, оторвала кусок марлевого холста и сложив его в четыре раза протянула вмиг присмиревшему отцу.

— Ограбили этого охламона, — начала говорить мама, снимая обувь, — зарплату им сегодня выдали за целых два месяца. Павел как с автобуса вышел, привязались к нему трое, на остановке, закурить всё просили. Вот теперь полюбуйся, на защитника нашего! — протянув руку она резко развернула его ко мне лицом.

— А что полиция? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Развели руками, сказали, что будут искать. Что толку с того? Кого они найдут? Когда? Как жить теперь будем, ума не приложу…

— Мам, не расстраивайся ты так! Главное, что все живы, а деньги ведь не самая важная вещь в мире!

— Рассчитывала я на них. Хотела твой выпускной оплатить, да видимо не судьба, Алёна.

— Обойдусь и без него, — пожала плечами пытаясь приободрить её.

— Эх…

— Мама. Я сегодня Наталью Геннадьевну видела, она только и говорит, что про родительскую плату за садик…

— Знаю я! — вдруг озлилась мать, махнув на меня рукой. — Зарплату получу и внесу деньги на счёт, а ты ей лишний раз на глаза не попадайся.

Прижавшись к холодной бетонной стене, я замолкла, как всегда, пытаясь избежать надвигающейся грозы.

— Чем целый день занималась? Пол не мыт, пыль повсюду! Бельё хоть догадалась постирать?

— Мама, я убиралась. Если не веришь мне, спроси у Сашки, он подтвердит, — пролепетала еле слышно, внутренне сжимаясь под её сердитым взглядом.

— Вижу, как ты «убиралась»! Родители с работы пришли, усталые. Мне ещё в ночную идти… ужин надеюсь готов?

— Макароны с тушёнкой. Наверное, ещё не остыли, я на плите оставила…

— «Наверное», — передразнил отец, — иди и подогрей, чем гадать.

Встав с места, он взял в руки незамеченный мной ранее пакет и вытащив из него жестяную банку пива открыл её сделав глубокий жадный глоток.

— Папа… не пей. Пожалуйста…

— Много ты понимаешь, шмакодявка. Своими делами занимайся, а во взрослые нос не суй. Не доросла ещё.

Молча включив конфорку, я передвинула на неё сковороду и забралась на подоконник, спрятавшись за занавеской.

Минут через пять в кухню вошла мама. Нарезав хлеб нервно поставила тарелку на стол и села на подлокотник дивана. Взяв в руки один кусок, она медленно расщипывала его на крошки, отправляя в рот.

— Сейчас макароны подогреются… мам?

— Что? — встрепенулась она. — Зачем ты туда залезла, Алёна? Почему не накрываешь на стол?

Спустившись я разложила еду по тарелкам. Санька уже приготовил вилки для всех. Подтащив к столу табурет, он встал коленями на сиденье, в нетерпении крутясь из стороны в сторону.

— Сядь нормально, — одёрнул его отец, дав незаслуженный подзатыльник.

Малыш притих. Не сводя взгляда с тарелки, он молча ел, старательно тыкая острыми зубцами вилки в податливое мягкое тесто завитков. Залпом выпив кружку сладкого чая, разведённого тёплой кипячённой водой, выпалил слова благодарности «повару» и стрелой унёсся во двор.

Я осталась с родителями, которые негромко переругивались между собой, чем-то снова недовольные.

Поздним вечером, проводив маму на работу я перемыла посуду, оставшуюся после ужина и расстелив для отца постель ушла к Сашке, чтоб прочитать вместе с ним очередной комикс. Дождавшись, когда домочадцы наконец уснут я тенью, прошмыгнула к входной двери. Аккуратно прикрыв её за собой устремила взгляд на металлическую лестницу, что вела на крышу. Приподняв деревянную крышку, я откинула её, проникая в своё тайное убежище. Над люком располагался небольшой «домик» в четыре стены, выйдя из которого можно было оказаться на плоской поверхности крыши.