Если я буду нужен

– А там что? – Мелкий кивнул на вторую дверь, запертую на висячий замок.

– Жены, конечно, – усмехнулся я, – знаешь про Синюю Бороду?

– Не-а, – помотал он головой, – открой, хочу посмотреть.

Нехотя я сполз с топчана и выудил ключ со дна жестяного ведра. Замок открылся не сразу, сначала покряхтел – видно, пришла пора его смазывать.

– Где, где жены-то? – Мелкий озирался и хлопал ресницами.

В подсобке не было ничего, кроме полок со всяким хламом и присыпанного стружкой верстака. Печка выходила сюда одним своим боком, и волна мягкого тепла кутала нас с головы до ног. Здесь всегда стояли сумерки, даже в яркие дни, и в сегодняшних сумерках я видел, как маленький кудрявый зверек шныряет по углам, что-то нюхает, трогает мои вещи. Видел и почти не злился. В конце концов, юркий напарник из серии лишь бы не прогнали может оказаться весьма кстати.

– Ладно, оставайся, будешь пока при мне. – Я взял его за плечо, легонько встряхнул. – Только не воруй, узнаю – пойдешь к чертям.

– Не врешь?! – закричал он и резиновым мячиком запрыгал по комнате. – Ура! Ура!

Тогда я и решил, что он будет Мелким. Как его звали в гадюшнике, именуемом семьей, значения не имело. Все значения были здесь, в моей полутемной Берлоге, поливаемой октябрьским дождем.

Хитрый был взгляд у Клима Иваныча – вроде блеклый, из-под жиденьких бровей, а буравил насквозь. Сидел Клим на краешке табуретки и даже папку с бумагами на коленях держал, мол, на стол безгигиенно, как-никак обеденный. Он играл из себя простачка, мелкопоместного мента в низкой должности. И говорил соответственно – присаживаясь на гласные и роняя уголки губ.

– Не пойму я вас, Анна Николаевна, – качал он головой, – как же вы не боитесь?

Мать разливала чай по гостевым кружкам и тихо отвечала:

– А чего же бояться?

– Да хоть вы ей скажите, – Клим стрельнул глазами в песочного, – вижу, разумный человек. Уж не одно нападение! И все где-то здесь, рядом с домом вашим. Бродит он тут, понимаете? А ну как кинется на вас, Анна Николаевна?

– Искать надо лучше, – буркнул песочный, – чтобы не бродил.

Новость о том, что мать сожительствовала с Хассом, пусть и десять лет назад, выбила его из колеи. Он нервно крошил хлеб и глядел потерянно, как ребенок, забытый на скамейке.

– Обижаете, – Клим кашлянул в кулак, – ищем, ей-ей, ищем. И найдем, дайте срок. А вы, Анна Николаевна, обещайте по темному времени дома сидеть. Слыхали, что было-то на днях? Вашего возраста женщину – нагнал, повалил, одежду разорвал. Хорошо, жива осталась.

Вот спасибо, Клим Иваныч! Я шевельнулся в своем углу, протянул руку за кружкой. Тетку, конечно, жаль, будет теперь лечиться годами и дрожать по ночам. Но для меня эта новость – мед в уши. Значит, здесь еще Хасс, не ушел с концами, не уехал в теплые края.

– А ты, – Клим повернулся ко мне, – помнишь дядю Пашу?

– Чуть-чуть помню, – я старался говорить спокойно, – толстый такой и кричал много.

– Вот! Уже тогда болел, – наставительно сказал Клим, – а теперь совсем плохой. Бдительны будьте, Анна Николаевна, и если что увидите, звоните, ладно?

Он положил на край стола визитку, старую, жеваную, с заломленным уголком. Залпом выпил подстывший чай и, прижимая к себе папочку, пошел одеваться.

Песочный закрыл за Климом и прислонился к косяку.

– Вот так квас, – протянул он.

– Ты сердишься? – Мать взяла его за локоть.

– Не сержусь, дела прошедшие. Но твоя беспечность… глупо же, Анна!

Мать пошла в комнату, и он, ссутулившись, поплелся за ней. Зажгли торшер, я понял это по тихому щелчку, задвинули шторы.

– Ничего он мне не сделает. – За прикрытой дверью голос ее звучал гулко.

– Откуда ты знаешь?!

– Знаю и не боюсь. И ты не бойся.

Они перешли на шепот, быстрый, горячий. Мать просила, смеялась короткими вспышками, он почти ее не слушал. А я так и стоял в коридоре, только шапку на уши натянул, меховую, чтобы не знать, как у них будет дальше. В темном зеркале мой двойник, прикусив губу, мял областную газету, и пальцы его чернели и пахли краской.

Мать выскочила ко мне минут через десять.

– Я же нашла, мальчик!

Половинка воротника на ее платье перевернулась и слепо светила изнанкой.

– Что ты нашла?

– Открытку, с Новым годом!

Три рисованных зайца в колпаках плясали вокруг елки, у одного из них на морде стоял почтовый штемпель. Я перевернул открытку и прочитал:

Дорогие Аня и Паша!

Поздравляем с зимним праздником. Желаем здоровья, успехов в работе и мирного неба над головой. Не забывайте нас и приходите в гости.

Андрей и Лиля Пименовы

Написано было женским почерком, видно, Лиля Пименова это и сочинила. Причем сочинила в том году, когда мне исполнилось шесть. Сглотнув, я нащупал выключатель, и на открытку вылилась лужа света. Отправителем значился Андрей Семенович Пименов, проспект Крылова, десять, квартира пять. Получателем – Хасс Павел Петрович, проживающий по нашему адресу.

– Ты ведь этого хотел? – Мать смотрела на меня ласково.

– Да, спасибо. – Я погладил ее по плечу.

В тот год, когда мне исполнилось шесть, мы почти так же стояли в коридоре. Она – на коленях, а я на тощих маленьких ножках. Терлись носами, держались за руки. В комнате, совсем рядом, цедил холодное пиво Хасс. Цедил и кричал:

– Что вы там шепчетесь? Устроили маевку! К чер-р-р-товой матери разгоню!

Новый, песочный человек не кричал ничего. Затаившись в той же комнате, он ждал, когда я наконец уйду и оставлю их в покое.

Большой черный кот терся о мои ноги, пачкал штанины шерстью. Мяу у него было басовитое, с подфыркиванием. То ли ласки хотел, то ли корма, но я в чужом доме ни тем, ни другим не распоряжался. Андрей Семенович Пименов, худой, длинный, с печально обвисшими усами, варил в бежевой турке кофе.

– Пашка-Пашка, – качал он головой, – поизносился. Но ты, раз сын, плохого о нем не думай. Это все болезнь… без болезни бы он ого-го… Пашка-то наш.

Идея представиться хассовым отпрыском оказалась весьма удачной. Пименов вмиг потеплел, разулыбался и даже пригласил к столу. Сразу же спросил, не Веркин ли сынок. Наличие некой Верки меня порадовало, и я бодренько заявил, что приехал из другого города и матери моей здесь никто не знает.

– Ищешь, значит, батю… Это ты молодец. – Пименов плеснул в белую чашечку пахучего кофе. – На, попей. И сухарик бери, они у нас вкусные, с изюмом.

Кот поерзал задом по полу, напрягся, вскочил на стол. Сунул нос в вазочку с сухарями, поморщился и развалился кверху пузом на мятой скатерти.

– Андрей Семенович, помогите! Пусть больной, но ведь отец. – Я решил поддавить на слабое место.

– Как же тут поможешь? – удивился Пименов. – Полиция вон ищет, и то не находит. Ты подожди немного. Поймают его, тогда и сходишь на свидание. Сыну не откажут.

– Но где он может быть? – настаивал я.

– Да где угодно. Квартиру продал, лет семь назад, перед отъездом. Уезжал он, надолго. Может, в Ростов, а может, и вовсе на север… Друзей растерял, еще пока болел, не нужны мы ему стали. Разве что бабы… с этим у него проблем не бывало.