Если я забуду тебя
Шрифт:
Таким образом мы перешли поверх стен, охранявших южную часть города, и продолжая свой опасный путь над Тиропской долиной. Над нашими головами раскинулись мириады звезд, которые, казалось, особенно радостно сияют в чистом воздухе. Свет этого звездного множества отражался от золотых шпилей Храма, которые блестеле в тиши, словно сами излучали свет. Это и вправду был такой удивительный вид, что я не смог бы не залюбоваться им, если бы нам не угрожала смертельная опасность. А так мне приходилось все внимание отдавать задаче, которая заключалась в том, чтобы твердо ставить ноги на скользские плиты. Недалеко от того места, где акведук поворачивал к Храму, мы стали осторожно спускаться на землю. Сам не знаю, как нам удалось спуститься живыми. Ни одно восхождение, которое я совершил, ни даже спуск, который я и Британником совершили из дворца первосвященника к долине, не были столь трудными и опасными. Это было бы совершенно невозможно, если бы строители акведука не оставили то там, то здесь зазоров, что служили опорой для ног.
Что же до самого прохода, то я еще никогда не бывал в таких ужасных местах. Оно было столь низким, что нам приходилось ползти на четвереньках, и столь влажным, что нас покрывала грязь. Хуже всего были земные испарения, а так как воздух там был плохой, то мы с трудом дышали, не в силах в достаточной мере снабжать легкие воздухом, что поддержало бы наши жизни. Когда я добрался до конца перехода, то не мог подняться, а лишь лежал, задыхаясь, словно рыба, выброшенная на берег реки. Казалось, что мы заползли в дыру смерти, так как мы не видели никакого выхода оттуда, и просто лежали во тьме. С силой отчаяния мой брат толкнул камень, загораживающий нам дорогу, который неожиданно сдвинулся наружу, впустив в нашу кошмарную дыру свежий воздух, до того сладостный, что мы не могли им надышаться.
Выбравшись из тайного подземелья, мы осторожно задвинули камень, охраняющий вход, и на всякий случай запомнили его, если когда-нибудь нам придется вновь воспользоваться им. Затем, направившись ко дворцу Ирода, мы увидели, как разгорается рассвет, и как оглядываются сонные часовые, ожидая смены. Заметив наше приближение, эти люди принялись кричать и чуть было не побросали пики, так как мы приближались к ним с обнаженными мечами, с нашей одежды стекала грязь и распространяла столь мерзский аромат, что они, конечно, приняли нас за посланцев ужасной преисподни. Эти люди не были римлянами, а принадлежали к войскам царя Агриппы, которые вместе с римским гарнизоном осаждались в крепости мятежниками. Я заговорил с ними по арамейски, говоря, чтоб они не боялись, так как мы не хотим причинить им вреда, но лишь желаем, чтобы они как можно скорее проводили нас к Мителию, командующему гарнизоном.
Дворец Ирода, в который мы вошли, возможно был одним из самых замечательных строений, возведенных в Верхнем городе Иерусалима. Снаружи он имел вид крепости, выстроенный из красного и белого камня, окруженный сорокафутовой стеной. Внутри же стен открывался столь прекрасный вид, что даже в Риме не было зданий, способных с ним сравниться. Огромные пиршественные залы, просторные спальни, способные вместить не менее сотни гостей каждая, имели стены, усеянные драгоценными камнями, колонны из цветного мрамора, украшенные ониксом, агатом и яшмой. Через потолок тянулись мощные балки из кедра, с вырезанными на них замысловатыми узорами. Вокруг главных залов было множество помещений поменьше с бесконечным разнообразием украшений, все щедро заставленные предметами из золота и серебра. Вокруг центральных зданий находилось множество садов, разделенных друг от друга колоннадами. Рощи из сладко благоухающих деревьев окружали лужайки, через которые пробегали ручьи с кристально чистой водой, журчащие по белым камешкам и преливающиеся среди бронзовых статуй. Плеск множества фонтанов мешался с курлыканьем бесчисленного числа голубей в украшенных голубятнях, разбросанных по саду, и создавая нежный переливающийся звук, оторый все время заполнял сады.
Но Ирод, зная о существовании своих врагов, выстроил не только дворец, но и о настоящему неприступную крепость, соединяющуюся с дворцом подземным переходом. Эта крепость, возвышающаяся над дворцовыми строениями, была возведена на мощном фундаменте, который сильно увеличивал ее высоту. Фактически, это была часть старой городской стены, но на ее вершине Ирод выстроил четыре огромные башни, каждая из которых была столь велика, что могла вместить в себя более войсковой когорты. Самая большая из этих башен называлась Псефин, и она возвышалась на высоту в сто двадцать футов, а в ясные дни с нее можно было видеть всю землю народа Израйля, а также море. Чуть менее впечатляющими, чем Псефин были три другие башни — Гиппик, названная в честь его друга, Фацаэль, названная в честь брата, и Мириам, названная в честь прекрасной жены Ирода из рода Хасмонеев, казненная им в припадке ревности, которую он оплакивал до конца дней. Все эти башни имели богатую обстановку, имели запасы
продовольствия, и под землей большие резервуары с водой, а наверху множество роскошных покоев. И действительно, каждая из башен сама по себе была дворцом, а башня Мириам обладала самой роскошной обстановкой из всех, так как Ирод не жалел никаких усилий на укрошение башни, носящей имя его жены, словно старался создать бесценный памятник ее красоте. Что до камня, из которого были выстроены эти башни, то это были блоки белого мрамора, каждый в тридцать утов длиной, содиненные с таким мастерством, что место соединия можно было рассмотреть с трудом. И правда, и стена, и башни казались вырубленными из одной скалы и, возвышаясь на вершине холма, производили впечатление несокрушимой силы.Метилий еще спал, когда мы появились перед ним. Он выбрал для себя самые роскошные покои дворца, которые когда-то принадлежали незадачливому сыну Ирода Архелаю. Он лежал среди цветного мрамора и богатых покрывал, возлежа, словно толстый властитель на подушках из шелка, так как был человеком, очень любившим удобства. Когда солдаты разбудили его, он взглянул на нас и остолбинел, словно мы были созданием ночного кошмара. Но я, вытирая с лица пыль и грязь, заговорил с ним, назвав по имени. В его глазах засветился огонек, когда он узнал меня, он вскочил с постели и обнял бы меня, если бы не шедшая от меня вонь.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, Луций! — воскликнул он. — Я слышал, что тебя убили сикарии. Ты восстал из мертвых, раз так дурно пахнешь? Можно подумать, что ты пролежал в земле по крайней мере месяц. Умоляю, иди выкупайся, а затем возвращайся и рассказывай свою историю.
По прежнему зажимая нос, он велел своему слуге расставить в комнате чаши с фимиамом, так как он был человеком, обладающим поэтической душой, и был очень чувствительным к дурным запахам. И вот я и мои товарищи пошли в дворцовые купальни, которые были великолепны и свидетельствовали о хорошем вкусе царя Ирода. Смыв с себя вонючую грязь, я завернулся в чистую тогу, присланную Метилием, и вернулся в его комнату, где нашел своего старого друга Септимия, сидящего рядом с командующим и с задумчивым видом поглощающего горсть фиников. Оба обняли меня с изумленными восклицаниями, ведь как и Мариамна, они считали, что я мертв. Затем, узнав мою историю, они оба принялись проклинать Гессия Флора, отправившего меня с двадцатью легионерами с таким глупым заданием.
— Пока Свиное рыло лакает в Кесарии, — заявил Септимий, — мы в Иерусалиме едим финики. Я ничего не имею против фиников, за исключение того, что они заплесневели, а их запасы подходят к концу. Здесь во дворце более тысячи человек. Он что, так и не оторвет свой зад и бросит нас умирать?
— Не заметно, чтобы он планировал спасение, — ответил я. — Он отправил нас сюда умирать вместе с вами.
— А, да у него масса чудесных намерений! — вскричал Септимий. — Но хотя бы назло ему мы не станем сидеть здесь и ждать, пока буяны Элеазара перережут нам глотку или доведут до голодной смерти. Завтра на рассвете мы пробьемся из дворца и нападем. Мы выберемся из Иерусалима и пойдем к Кесарии, а если Гессию Флору это не понравится…
Он ничего больше не сказал, но сделал неприятойный жест, который выразил его мысль лучше всяких слов.
— Это твоя идея, — заметил Метилий, поднимая на центуриона водянистые глаза. — Лично мне хорошо и здесь.
— Но когда у нас закончатся финики, — возразил Септимий, — тебе уже не будет так хорошо. Мужайся, мой маленький Ахилл, завтра мы будем биться.
При этих словах он взглянул на Метилия с насмешливым презрением, и мне стало ясно, что хотя номинально именно Метилий был командующий гарнизоном, реальная власть находилась в руках центуриона Септимия. Он предложил мне и моему брату пройти с ним во внутренние покоим царя Ирода и там показал нам, как легионеры готовились к атаке. Большой зал, где когда-то пировали гости Ирода, был заполнен солдатами, занятыми вооружением. Везде я видел блеск стали, мечей и копий, щитов, нагрудников и шлемов. Люди находились в приподнятом настроении и, казались, жаждали сражения. Они явно считали Септимия своим предводителем, потому что когда он шел среди них, они приветствовали его и толпились вокруг него, а он с добродушной насмешкой повторял слова, которыми гладиаторы на арене приветствуют Цезаря: «Славься Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя».
— Этот рыбоглазый поэт в лучшей спалье, — сказал Септимий, явно ссылаясь на своего начальника, — хотел бы, чтоб мы остались здесь до тех пор, пока не ослабнем от голода. У меня другая идея. Здесь есть замечательные, хорошо обученные воины. Они еще могут сражаться, а через некоторое время их сломит голод, ведь ничего не губит воина быстрее, чем пустой желудок. Либо мы выберемся сейчас, либо никогда. Если эта стража Агриппы не предаст нас, завтра мы пробьемся из Иерусалима, и уж пусть Юпитер постарается, чтобы я больше никогда не видел этого проклятого мясника.
Не смотря на все приготовения, сделанные в этот день, запланированная Септиминием атаке не состоялась. Он совершенно правильно не доверял войскам царя Агриппы, ведь они, будучи по большей части евреями, больше сочувствовали мятежникам, чем римлянам. И будучи тайно предупреждены Элеазаром, что их не тронут, если они откроют ворота дворца, они решили предать до того, как начнется атака. Однако, один из их офицеров, был предан римлянам и прислал сообщение, предупреждающее Септимия о предстоящей измене.