Есть на Волге утес

— Выпустите нас из города, — просил Юанайко,— Мы против царя не вставали, нас пригнали силой.

Снова собрался совет, на котором согласились: отца Михайла и восемьсот черемис выпустить из города. Шуст сказал попу:

— Ну, водохлеб, иди в пасть зверю. Мы, даст бог, город отстоим, а вас посекут сразу же.

— Я со крестом впереди пойду. На крест воевода меч поднять не посмеет. Он, как и мы, верует в бога.

Утром 3 ноября распахнулись ворота крепости. Отец Михайло в торжественном облачении шел впереди. За ним несли хоругви, иконы и свечи. Замолкли пушки. Бо-рятинский ликовал — город сдается.

Но радость была преждевременной. Как только хвост процессии вышел на посадскую мостовую, ворота захлопнулись, а со сгены по подошедшим ближе солдатам ударили две пушки, раздались ружейные залпы. Князь-воевода немедленно позвал полковника Шепелева и приказал итти на приступ. Стрельцы Лутохина и Лагов-чина начали обходить крепость с юга. Приступ шел весь день, к вечеру загорелась и рухнула южная стена, и стрельцы ворвались в город. Шуст приказал Проньке, Ивашке Андрееву и Левке бежать из города, найти Долгополова. Сам с Митькой Холелевым и сотней казаков вышел за ворота и отважно бился, пока Митьку не убили, а его раненого не схватили и не связали.

Град Кузьмодемьянск вольным был ровно месяц. Отца Михайла с черемисами Юанайки снова вогнали в город и бросили в тюрьму. Ивашка Шуст сказал попу:

— Ну что, водохлеб, верит князь в бога? На одной осине болтаться будем.

— Может, пощадит? — тихо ответил отец Михаил.

— Ну, а будь наш верх —ты бы его пощадил? Я бы — нет. И потому правды от князей и бояр не жди.

4

Отбить город нелегко, а удержать его и того труднее. Во-первых, на кого его оставить? Воевода Победин-ский убит, дьяк и подьячие порублены, городские стрельцы либо разбежались, либо ушли к ворам, а вокруг тысячи мятежников. То и гляди — соберутся снова да по городу ударят. Пленных полным-полно, обе тюрьмы набиты до отказа — что с ними делать? И кормов, опять же, нет. Царь-государь только грамоты Шлет: иди туды, иди сюды, сделай то, сделай это. А чем солдат питать, лошадей — и заботушки ни у кого нет. Они там, в Москве, думают, что здесь святым духом кормиться можно.

Позвал князь Данила на совет полковника Шепелева, майора Аничкова, капитанов Игнатьева и Кишкина. Само собой и голову стрельцов Юрья Лутохина. Это он поджег стены крепости и первым ворвался в город. Позвал князь своих воевод и выложил им все свои заботы.

Майор Аничков сказал прямо: «Из города уходить

нельзя. Уйди, а воры тут как тут».

Насчет пленных полковник Шепелев сказал еще короче: «Всех посечь». Капитаны с ним согласились.

Юрий Лутохин родом из этих мест, у него другой резон. «Черемис легонько попотчевать розгами, привести их к шерти на верность государю и отттустить домой за кормами. После розог они будут сговорчивее и привезут и муки, и мяса, и сена с овсом. И всем расскажут, что лютости к людям у нас нет, и воры будут оттого плодиться меньше. А изменников — стрельцов и казаков — повесить. Про Шуста и других атаманов надо донести государю, может, он им кару пострашнее укажет».

Борятинский, поразмыслив, с Лутохиным согласился и велел ему готовиться в далекий путь на Москву с отпиской государю.

Майору указал ремонтировать спаленную стену крепости, а полковника послал в город Васильсурс^. Капи* тану Кишкину приказал атаманов-заводчиков отделить от пленных, а попа Михаилу привести к нему.

Гремя цепями, в приказную избу вошел отец Михайло.

— В прошлый раз сказывал ты мне, что черемис пригнали в город насильно?

— Истинно так.

— Ну а ты к ворам своей волею пошел?

— Я, князь, пастырь стада христова. Куда стадо— туда и пастырь.

— Порешил я тебя и черемис отпустить на волю. Аки ты пастырь, то и делай свое дело. Седни у нас вторник. В воскресенье будешь служить молебен. И там провозгласишь анафему Стеньке Разину и «го злочин-цам.

— Провозглашу.

— Снимите с него чепи.

В субботу князь велел истопить баню. Помыв телесз и всласть напарившись, Данила Афанасьевич довольный пришел в воеводскую избу, где он теперь жил. А там уже ждал его полковник Шепелев.

— Ну, как там в Васильграде?

— Худо, князь. И русские люди, и черемиса, что живут от города в ближних местах, в город приходили, шерти мне дали, я отпустил в домы их. И что же? Все теперь воруют с казаками заодно и хвалятца Кузьмодемьянск вырубить вконец, разорить. И Васильгороду таким же разорением хвалятца. Посему нашу черемису ты отпускать погоди. И еше встретил я сеунщика, шел он от племянника твоего Юрья Никитича Борятинского в Нижний Новгород и рассказал мне печальные вести. Брат твой, стольник князь Роман, убит ворами в селе Павлове, а дядя твой, Трофим Борятинский, ранен в прошлом месяце и выживет едва ли.

Князь Данила выслушал [толковника молча, налил чарку водки, выпил. Второй раз налил две, одну подал Шепелеву, другую выпил сам. Сказал мрачно:

— Завтра в храме душу убиенного Романа помянем, завтра же всех пленных перевешаем и перерубим. Чистую кровь Борятинских отомстим.

В воскресенье с утра по городу пронесся слух — после полудня будут казни. И верно — на краю откоса стрельцы и солдаты сооружали виселицы, ставили плахи, острили топоры.

Отеи Михайло вел обедню словно во сне. На память, по привычке, провозглашал молебствия, а думал о другом: о бренности своего житья, о слабости духа. О том, что предал святое дело, товарищей и пгаству свою людям бесчестным, грешным и лютым. Чувствовал: и его не пошалят и умрет он презираемый всеми. И князем, и атаманами, и народом. Князь Данила с воеводами стоял в переднем ряду, был мрачен и глядел на священника зло. _

В коние обедни началось поминание усопших. Дьякон прочел упокойную рабу божью Роману, убиенному врагами, и не разобравшись в записи, зачислил в убиенные и Трофима. Князь стоял словно туча, глаза его налились кровью. Отеи Михайло вырвал у дьякона вивлиодию⁴ и решил провозгласить анафему сам. Пробежав глазами по листку, он увидел, что в конце вивлиодии рукою князя были добавлены имена Ивашки Шуста, Миронки Мумарина, Проньки и Сороки. Это отрезвило Михайлу, он выпрямился, тряхнул гривой волос, поднял над головой крест и сочно, твердо и громогласно запел:

— Донскому казаку Степану Тимофеичу Разину, его атаманам и сподвижникам Илье Иванычу Долгополову, Ивану Кузьмичу Шусту, Мирону Федорову Мумарину, Прохору Иванову и Ивану Сороке многая лета-а-а, многая лета-аа, многая лета!

Певчие на хорах, не разумев в чем дело, вслед за священником выплеснули в храм многоголосое:

— Многа-ая лета-а-а, многа-ая лета!

Князь Данила сквозь зубы прошипелз

— Схватить и в чепи!