Есть на Волге утес

— Воевода Хитрово в Шацке, говоришь? — Аленка поднялась решительно. — Добро! Вот мы и пойдем на Шацк, мне все одно с ним посчитаться надо. В Шацке, я знаю, воевода Астафьев дряхл, у него всего полсотни стрельцов, и в осаде сидеть не с чем. А с Янкой Хитрово мы справимся. Оттоль я пййду на Касимов, там, ты сам говорил, царской рати нет. Если Федьки Горбуна рать рассеяна и к нам подойдет, сколько у нас будет? Тыщ пять! Шацк возьмем — у нас будет десять, а то н более, Касимовские черные люди пристанут. Сила! Тогда, быть может, мы и князя Долгорукого пощупаем. Единой си« лой, единым разумом. А что касаемо свадьбы, ты сам* то женат?

— Вдовый я.

— Но женился в свое время?

— Само собой.

— А сегодня моя пора пришла. Что тут плохого?

— Могла бы повременить.

— Банька тебе не по нраву? А ежели вша ватажни

ков заест, если от того моровая язва произойдет? Это тебе будет по нраву? •

— Про баню я это так сказал. Меня другое беспокоит.

— Что?

— Не тех людей ты к себе приближаешь. Ваську-не ковыряй в носу мужем сделала. Я его по разинскому волжскому хождению знаю. Пустобрех он и бражник!

— Но, но1 — Васька вскочил. — Ты полегче. Я теперь тоже атаман.

— Вот-вот. Теперь он, а не ты, править ратью будет. Он направит, он насоветует. В хозяйские дела кого пустила? Ефтюшку да Логина. Ефтюшка трем собакам щей не разольет, а Логин — он же барский подхалюзник. Он яко волк, сколь не корми — все одно в лес смотреть будет. За Темников, слободу и усадьбу мы сколько людей положили, йоранили? Много. А ради чего? Чтобы тут снова барский выкормыш всем владел. Он при случае тебе рожки наставит!

— И тут ты не прав, есаул, — вступил в разговор Савва. — Атаман Василей слободу зело умно захватил, он смел, отважен. А что пьет, то и воробей пьет. Ты тоже не без греха. И советы его не плохи. Слышал ты, как атаман все по-доброму раскумекала?

— Плохо раскумекала! У нее, я вижу, одно на уме— как бы недругам своим за обиды отомстить.

— А что в том плохого? — спросил Васька.

— Если бы она одна была. Мсти кому хошь и сколько хошь. Но за нею много тыщ людей идет, они-то почему за ее обиды кровью должны платить. Они не для того рогатины взяли. Они за волюшку поднялись. И ты, Алена, только об этом мыслить должна. Нам на Шацк сейчас итти не можно. И крепости ныне брать не нужно. Взяли одну — хватит. Суть одоления не в них. Вот взяли мы Темников. Чтоб его держать, тыщу, а то и две тут надо посадить. Шацк возьмем — еще тыщу, Касимов — тыщу. А с чем воевать будем? Нам надо царскую силу перемалывать, нам надо арзамасскую дорогу держать. От Темникова до Арзамаса семьдесят пять верст. Единственная дорога и вся в лесах непролазных. Надо на нее всю рать посадить, на каждых пяти верстах засеки сделать. Дорога сия болотиста, на нее с пушками не проедет никакой воевода, только пешочком. Мы на этих засеках главную рать и перекрошим. Ты, атаман, как хошь, а я пойду на арзамасскую дорогу. Вот это ныне я и хотел тебе сказать. Прощевайте пока. Думайте!

Кукин перешагнул через скамью, вышел, резко хлопнув дверью.

— Ост ановн его, Алена! — крикнул Савва. — Он хмелен, а без него нам нельзя.

Аленка накинула на плечи шаль, выбежала велел Кукину. Догнала его на дворе. Схватила за рукав:

— Остановись, есаул. Нельзя же так! Мы подумаем, посоветуемся. Может, по-твоему сделаем.

— Не понимаешь ты ничего, атаман,— Кукин положил руки на плечи Аленке и с обидой заговорил:— Помнишь, там, в монастыре. Ты думаешь, почему я за тобой пошел? Да мила ты мне, люба. Как я рассуждая? Поднимем мы с тобой войско, одержим не одну победу, ты же видишь, я воевать умею, полюбим друг друга... А теперь? На кого променяла! На Ваську-не ковыряй в носу! Под образа-то встала зачем?! Ну потешилась бы так просто, потом поняла бы пустоту его, ко мне приклонилась бы. А теперь все! Я тебе не попутчик. Прости,— Кукин снял руки с плеч и пошел к воротам, ссутулившись, медленно.

2

Мирон Мумарин упорно пробивался к Темникову. У Ядрина к ним пристали еще две сотни черемис и чуваш и пошли на Мурашкино. Там, по слухам, атаман Максимка Осипов собрал около 15 тысяч и, взяв Мурашкино, готовился итти на Арзамас. Мирон почувствовал, что Осипов затеял верное дело и может нанести воеводе Долгорукому большой урон. Но ошибся. Максимко Мурашкино взял, это верно, но воевать князя не торопился. В богатой округе было много помещичьих усадеб. Максимка, распылив свою армию, грабил добро, убивал приказчиков и бар, громил питейные двиры. Му-марин понял, стоит только тут появиться двум-грем царским полкам, и от армии Осипова не останется и следа. Мирон на усадьбы ходил тоже, но ничего кроме лошадей и кормов не брал. Потерял в схватках сотню людей, зато остальных четыре сотни посадил на коней и оторвался от Осипова. Через села Шарапово и Мамлеево, не ввязываясь в бои, он шел, верный зову Аленки, на Тем» ников.

3

Аленка дня три ждала возвращения Кукина. Но он не приходил. Васька утешал:

— Да наплюй ты на него! Знаю я, почему он убег— из ревности. Он под тебя клинья подбивал, старый хрен.

— Он не старый. Ему тридцать пять всего. Я знаю.

— Да не пропадем мы без него. Врать больно горазд.

— Он не врет, он все знает.

— Все? Про Федьку Сидорова сказал — убили. А он жив. И войско свое ведет к нам.

— Откуда узнал?

— Прибежали люди из-под Панцова. Сами видели.

— Много?

— Человек сорок. Рассказывают, что про тебя по всему свету слухи идут. Дескать, ходит под Темниковом баба-атаман, раненых не бросает, а лечит, людей в бане моет, вином угощает. Вот увидишь — потекут к тебе целые тыщи.

Тыщи не тыщи, а в чем-то Васька был прав. Со всех сторон приходили к Аленке ватажники, просились в войско. По десятку, по полсотне, а иногда и по сотне в день прибыль. А однажды прибежала Настька, она усмотрела с колокольни—идут к слободе конники, не иначе как Федька Сидоров.

Аленка пошла встречать. Глянула — Миронко!

Бросилась к нему, обняла:

— Пришел все-таки!

— Так звала же...

— Сколько с тобой?

— Четыреста.

— Бери еще тысячу — будешь атаманом. Пойдем к Савве.

В доме, пока Мирон здоровался с Саввой, Васька отвел Аленку в сторону,сказал хмуро:

— Ты чо это всякого мужика облапливаешь?

— Не ревнуй. Этого человека я давно знаю. Добрый у нас атаман будет.

— Это мы еще поглядим.

Ночью, почесывая волосатую грудь, Васька лениво жужжал Аленке на ухо:

— Говорил я с ним. Такой же вахлак, как и Степка Кукин. Про волю плел да про землю. Ты их не слушай. Сама для себя живи. Ты думаешь, наши казачки про волю думают? Думаешь, Стенька про волю? Это только для дураков. Каждый в бунт идет, чтобы разгуляться, чтобы добра больше надуванить, золота запасти. У тя хоть есть золотишко-то?

— Откуда, Вася. Я и не думаю об этом вовсе.

— И напрасно. Война войной, а деньги — сила. Вот подавим мы гнусь, займем эту, допустим, усадьбу, али еще что получше — знаешь, сколько денег гготребовается.

— А если они нас?

— Тут надо ухо держать востро. Как увидим, что дело не тяга — бежать надо.сразу. Все бросать и бежать. К персицкому шаху. Вот тут золотишко пригодится.

— Спи, Вася. Завтра рано вставать. Завтра я с Мироном к Кукину поеду.

— А я?

— И ты.

Скоро Васька захрапел. А Аленке не уснуть до рассвета. Может, прав Кукин — не того человека к сердцу допустила?

Утром Золотые кудри проснулся поздно. Аленка уже переоделась в мужскую одежду, успела съездить в слободу, в Заболотье и побывала в нескольких ближних хуторах, где размещались сотни. Мирон ездил с ней. На обратном пути Аленка спросила: