Есть такой фронт

Ныне, после полувекового юбилея Советской власти, не стоило бы вспоминать об этих бандитах со звериными кличками. Но делаем это потому, что мы, живые, не забыли и не забудем тех, кто боролся и пролил свою горячую кровь за нашу светлую жизнь, за наше ясное солнце на чистом украинском небе. Мы думаем также и о тех, кто продолжает борьбу и сегодня.

Я имею в виду Михаила Семеновича Дудника.

…Не поддержал и не мог поддержать бандеровских «самостийников» украинский советский народ, не дал им пристанища на своей земле. Боясь кары, часть этих выродков отступила с гитлеровцами. Те, которые не успели ухватиться за отрубленный хвост третьего рейха, с оружием в руках разбрелись по заграницам. Третьи начали углублять свои норы — бункеры, схроны. Однако было ясно: это конец.

И тогда так называемый центральный бандеровский провод, чтобы спасти их жизнь, решил легализовать ряд своих членов, и они под чужими фамилиями расползлись по Советскому Союзу. Нужны, следовательно, соответствующие документы. Надо было немедленно найти человека, который согласился бы за деньги достать их. Разыскать его поручили Светлане — связной между центральным проводом и краевыми референтами СБ. Вскоре ей «удалось» встретить такого человека: им — под видом райисполкомовского работника — был Михаил Семенович Дудник.

Первая встреча с головорезами, вторая — они проверяют его личность. Проверка старательная, придирчивая до тошноты. Малейший промах — с третьей встречи он может не вернуться: законы волчьи. Однако третья встреча как раз все и решила.

В убогом демисезонном пальтишке, в фетровой шляпе, Дудник встретился со Светланой на безлюдной околице Львова — человек, замученный нуждой, за деньги он все сделает, Ради денег вынужден мерзнуть на резком февральском ветру, зуб на зуб не попадает: кто же этому не поверит?..

Среди белой снежной пороши никого, кроме Светланы, не видно. Однако каждой клеткой тела Дудник чувствовал, что за ним следят, что чей-то острый взгляд пронзает его убогое пальтишко насквозь, выведывает, нет ли под ним оружия. Но сейчас Михаил Семенович не чекист! Бывший учитель химии, а ныне работник райисполкома, он за большую сумму согласился достать документы. Ему нужны деньги, больше его ничто не интересует. Даже то, для кого эти документы предназначены. Таков закон деловых людей.

Светлана молча пошла впереди, Дудник — за нею. Вокруг — ни домика, ни деревца. Снежные хлопья слепили глаза, ветер пронизывал до мозга костей.

Ни зги не видно, и им обоим, и Дуднику, и Светлане, приходится ступать наугад в белые сугробы, лежащие поперек пути. Светлане ничего — она в сапогах, а его старые ботинки уже набиты снегом. Она даже не оглянется, словно его нет сзади. Наконец остановилась, и в этот же момент послышалось натужное, промерзшее похрапывание лошадей — словно из-под снега выросли сани с двумя заснеженными мужчинами. Молча остановили возле них лошадей, предложили сесть рядом. «Все в порядке… Поверили». Но куда они его везут?

За Куровичами ему завязали глаза. Лошади, устало фыркая, потянули сани дальше, и время — секунды, минуты, часы — словно повисло над ним, и уже не было ощущения времени. И в эти тяжелые минуты долг чекиста, сознание ответственности за выполнение важного задания подсказывали ему — крепиться, выстоять, перенести трудности.

А потом лошади остановились, и ему развязали глаза. Хотя бдительность разведчика не притуплялась в нем на протяжении всего пути, но сейчас ожила с новой силой: где я?.. (Позднее, недели через две после этого, выяснилось, что его, с целью запутать следы, полтора часа возили по кругу). К приземистой, полузасыпанной снегом хате, возле которой остановились лошади, подступал темно-сизый лес, зазубренной подковой тянувшийся с запада на северо-восток.

Едва переставляя оцепеневшие ноги, он покорно пошел вслед за Светланой в хату. Не успел переступить сенной порог, как из углов выскочили обвешанные немецкими автоматами два бандита и молча ловко обыскали его карманы. Так же безмолвно отошли, и один стволом указал на дверь: заходи, мол.

За столом возле бокового окна под низким потолком сидели четверо. Очевидно, его ждали, потому что все изучающе-настороженно смотрели на него, держа руки на автоматах. Кажется, сделай он малейшее движение — и они повскакивают с мест.

Он, устало склонившись на притолоку, сказал:

— Дорого обойдется мне это путешествие…

— Не мы цену устанавливали, — вскинул брови крайний от дверей. (Очевидно, он был здесь старшим). — Мы воюем за свободную Украину, а не за деньги. Тебе захотелось денег — будешь иметь, если… — он нетерпеливо заерзал на стуле, — если ты честный человек!

— Все, что вам нужно, я постараюсь сделать, — ответил он.

— Наименьшее наше подозрение — и ты поплатишься жизнью. Ты думал об этом?

— Я об этом не думал, ибо меня не в чем подозревать, а согласился достать документы только потому, что мне нужны деньги. Я знаю, чем рискую: меня могут судить и засудят, если узнают…

— Все будет зависеть от тебя.

— Не только от меня.

— За нас можешь не бояться, мы умеем уважать смелых.

— Уважение мне не нужно, у меня с вами деловые отношения, я вам документы — вы мне деньги! — сказал громче, и лицо старшего заметно побледнело, однако он сдержанно промолвил:

— От нас ты вернешься либо с деньгами, либо без головы… Где родился?

— В Кременце.

— Родители где живут?

— Родители умерли.

— Кто это подтвердит?

— Пошлите в Кременец людей.

— Мы знаем, что нам делать. Кто подтвердит в Кременце? Фамилии?

— Соседи, они еще живы.

— Во Львове где живешь? Почему пошел работать на советов?

— На улице Подвальной. Работаю, потому что нужно жить.

— Нам документы нужны, сможешь достать?

— Смогу.

— Что для этого требуется? Кроме денег, разумеется?

— Фотокарточки этих людей.

— Фотокарточек мы не дадим, нам нужны чистые бланки, сможешь достать?

— Нет.

— Почему?

— Без подписи документы не действительны, однако никто их не подпишет без фотокарточек, никто не возьмет на себя такую ответственность. Даже за деньги — безнадежное дело, и если вы не сможете дать фотокарточки — разговор наш ни к чему…

Наступила длинная гнетущая пауза, лишь в трубе жалобно завывал ветер да за окном простуженно фыркнула лошадь. Тот, который допрашивал, наклонился к своему соседу, что-то шепнул ему и снова обернулся к Дуднику: