Эстер Уотерс

— Ладно, старуха, не расстраивайся. Верно, я слишком много думал об этих злосчастных лошадях, и у меня уже ум зашел за разум. Все образуется, вот увидишь. Я считаю, что Магомет обязательно возьмет Большой Эбор, а как по-твоему?

— По-моему, ты сам понимаешь в этом лучше всякого другого. Да и все говорят, что если эта лошадь не захромает, она должна прийти первой.

— Значит, деньги будут поставлены на Магомета. Завтра же пойду и поставлю на него.

Придя наконец к решению, на какую лошадь поставить, Уильям повеселел. Он выкинул эту заботу из головы, и они заговорили о другом; разговор перешел на Джекки, и они стали строить планы и немного помечтали о его будущем. Однако в день скачек Уильям уже с утра не мог найти себе места. Обычно он довольно спокойно принимал свои выигрыши и потери. Если ему очень уж не везло, он бранился вполголоса, но Эстер никогда не замечала, чтобы он сильно волновался перед скачкой. Однако предстоящая скачка была для него особенной, и у Эстер сердце разрывалось при виде его терзаний. Он ни секунды не знал покоя. Измученный предчувствиями и ожиданием, несчастная жертва заманчивых надежд, он стоял, прислонившись к буфету, и утирал капли пота со лба. Бешеное солнце плавило стекла окон, в комнате было жарко, как в печке, и в конце концов Уильям вынужден был уйти в гостиную и прилечь. Он лежал, скинув куртку, и едва дышал от изнеможения; желтые сморщенные руки, когда-то такие сильные и крепкие, повисли как плети, в лице не было ни кровинки. Эстер смотрела на него и теряла надежду, что есть где-то благодатный климат, который мог бы вернуть ему здоровье. Внезапно он спросил ее, который час, и сказал:

— Скачки уже начались.

Прошло еще несколько минут, и он снова сказал:

— Похоже, Магомет выиграл. Мне почудилось, что я вижу, как он первым приходит к финишу. — Он говорил очень уверенно и даже не спросил про вечернюю газету. Если он обманулся в своих надеждах, это убьет его, подумала Эстер и, опустившись на колени возле кровати, начала молиться богу о том, чтобы Магомет пришел первым. Она знала: жизнь ее мужа зависит от исхода этой скачки, и ни о чем другом не могла думать. «О господи, сделай так, чтобы эта лошадь пришла первой!» Внезапно Уильям сказал:

— Да чего ты молишься! Я чувствую, что все в порядке. Выйди на балкон, чтобы не пропустить газетчика, он сейчас прибежит.

Стоя на крошечном балкончике, Эстер со смятенной душой глядела на длинную, застроенную кирпичными домами улицу, на высокое светлое небо, и ей казалось, что его величавый покой дарует надежду. И тут она услышала крик: «Победитель скачки! Победитель! Победитель!» Этот крик доносился и с севера, и с востока, и с запада. Трое мальчишек одновременно разносили по городу весть… Что, если это весть дурная! Но что-то говорило Эстер: нет, она будет доброй! Зажав в руке полпенни, Эстер сбежала вниз, чтобы перехватить газетчика. Мальчишка замешкался, вытаскивая газету из большой кипы, зажатой под мышкой, и, заметив нетерпение Эстер, сказал:

— Магомет выиграл.

В глазах у нее потемнело, мостовая поплыла из-под ног, а сердце, казалось, готово было разорваться от счастья при мысли о том, какую радостную весть принесет она сейчас несчастному страдальцу, ожидавшему ее там, в гостиной.

— Все в порядке, — сказала она.

— А я это знал. Иначе и быть не могло. — На щеках Уильяма вспыхнул румянец, казалось, жизнь возвращается к нему. Он сел на постели и взял у нее газету. — Гляди-ка, — сказал он. — И эти денежки, что я поставил на другую лошадь, тоже не пропали даром. Надеюсь, Стэк и Джорнеймен догадаются заглянуть к нам сегодня вечером. Мне хочется перекинуться с ними словечком. Поди сюда, поцелуй меня, голубка. Значит, я еще не умру. Не так-то это приятно — думать, что ты должен скоро помереть, что для тебя нет надежды и остается один путь — в могилу.

Теперь предстояло угадать победителя в Йоркширском гандикапе, и на этот раз Уильяму не повезло, но зато на скачках в Сэндаун-парке все его лошади пришли первыми, и к концу недели у него собралась почти вся сумма, необходимая для поездки в Египет.

Однако следующая неделя — неделя Донкастерских скачек — оказалась для Уильяма роковой. Он просадил почти весь свой выигрыш, и единственная надежда оставалась теперь только на то, что счастье снова улыбнется ему в Ньюмаркете.

— Ведь что самое обидное, — если я не раздобуду денег в октябре, потом будет уже поздно. Доктора говорят, что ноябрьские туманы меня доконают.

Но еще до скачек в Ньюмаркете Уильям снова поставил на лошадь и снова проиграл, после чего сразу погрузился в черную меланхолию. Бесполезно бороться с судьбой, говорил он. Никуда он не поедет, останется в Лондоне и будет ждать, когда смерть унесет его в ноябре или в декабре. Дальше-то он все равно не протянет. Но тогда, по крайней мере, он сможет оставить Эстер хотя бы пятьдесят фунтов на первое время. А там, глядишь, и мальчишка сам начнет зарабатывать. Ясное дело, так будет лучше. Какой смысл пускать на ветер последние деньги, спасая его здоровье, которое не стоит фартинга? Не хочет он больше играть на скачках, выдохся он, все сгорело у него внутри. Никакой Египет ему не поможет, а раз ему все равно помирать, так уж чем скорее, тем лучше.

Эстер старалась его переубедить. Если он уйдет от нее, к чему ей тогда жить. Доктора сказали, что Египет может поставить его на ноги. Она не очень-то много в этом смыслит, но только слышала не раз, что люди там исцеляются.

— Это верно, — сказал Уильям. — Я тоже слышал, что другому в Англии оставалось скрипеть какую-нибудь неделю и вместо легких были одни лохмотья, а в Египте он, глядишь, и поправлялся. Может, я там и работенку какую себе подыщу. И мальчишку туда выпишем.

— Вот когда ты так говоришь, это мне нравится. Почем знать, может, в Ньюмаркете тебе повезет! Одна хорошая, крупная выдача, пятьдесят к одному, — вот и все, что нам нужно.

— Как раз об этом я и думал. Мне дали сногсшибательную информацию насчет Приза Цесаревича и Кембриджширского. Я могу поставить, как ты говоришь, — пятьдесят к одному в дубле, — на Спичку и Ризу — понимаешь? Да, я хочу рискнуть. Это мой последний шанс.

XLIV

Когда Спичка выиграла Приз Цесаревича, обскакав на пять корпусов своих соперников, Уильям лежал в постели и, казалось, был уже при смерти. Он схватил простуду, возвращаясь домой поздно вечером, и теперь кашлял кровью почти беспрестанно. Состояние его было настолько тяжелым, что он равнодушно выслушал добрую весть и лишь потом, немного оживившись, сказал:

— Слишком поздно.

Но когда на Ризу начали ставить десять к одному и стало ясно, что она может принести огромный выигрыш, а по словам Джорнеймена и Стэка, конюшня не сомневалась в ее победе, к Уильяму начала возвращаться жизнь, и он даже заговорил о том, чтобы перестраховаться еще на одну лошадь.

— Если я получу девять или хотя бы восемь к одному, тебе хоть что-нибудь да останется.

Но доверить Стэку или Джорнеймену сделать за него ставку он не пожелал; надо нанять извозчика, поеду сам, сказал он.

— Ну, в таком случае — выиграет лошадь или проиграет, для него уже мало что изменится, — заявил доктор. — Ему надо немедленно лечь в больницу — вот самое разумное, что он может сделать. Там в палате все время поддерживается ровная температура, и он получит уход, который нельзя обеспечить дома.

Но Уильяму не хотелось ложиться в больницу; он считал, что это будет дурным предзнаменованием. Если он это сделает, то Риза нипочем не выиграет, — так ему казалось.

— Ляжет он в больницу или не ляжет — как это может повлиять на успех лошади на предстоящих скачках? — возмущался доктор, — Окно у вас плотно не затворяется, из-под двери дует, а если вы устраните сквозняк, в комнате станет невыносимо душно. Вы же хотите поехать полечиться, а перед поездкой вам необходимо хорошенько отдохнуть недельки две.

Уильям дал себя уговорить, его увезли в больницу, а Эстер осталась дома — ждать решающего дня. Теперь, когда умирающего мужа не было возле нее, ей нечем было занять себя, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, и они жгли ей мозг. Победит ли Риза? Этот вопрос не покидал ее ни на мгновение. Она видела перед собой стройных, похожих издали на борзых, лошадей; они рисовались ей совершенно такими, как в Эпсоме, когда она смотрела на них поверх моря голов и шляп, и она даже спрашивала себя: какая из них Риза — та караковая лошадка, первой прискакавшая к финишному столбу, или гнедая, которая приплелась последней? Минутами ей казалось, что она сходит с ума; в голове у нее словно раскалывалось что-то, рвалось на части, как кусок миткаля…