Эта гиблая жизнь
Шрифт:
«Ой, как тут много всего, – подумала она, листая увесистое издание, – и контроль за успеваемостью, и трудовое, и нравственное воспитание, и эстетическое, и работа с родителями, но сначала нужно составить характеристику класса, как тут пишут, его социальный паспорт... Что же мне про мой 8 „Г“ написать? Господи, да я же ничего не знаю! Где-то у меня их анкеты лежат, но там ведь ничего нет. Мама, папа и все».
Дверь кабинета, тихонечко скрипнув, приоткрылась.
– Ольга Васильевна, можно я в классе посижу, мне уроки доделать нужно.
В дверь заглядывало бледное лицо Маши Шаргиной, девочки из того самого 8 «Г», где Ольга Васильевна была классной руководительницей.
– Конечно,
Класс свой она знала еще совсем плохо, можно сказать, совсем не знала. После института она в школе почти не работала, только устроилась и через четыре месяца уже ушла в декрет. Думала, что выйдет через три года, потом решила досидеть, пока Дашутка не пойдет в первый класс, но жить на одну зарплату мужа было тяжело и она пошла работать. Детей из своего класса она пока что только-только запомнила в лицо, родителей не знала вообще, собрание было единственным и удалось только выбрать родительский комитет, да решить кое какие организационные вопросы.
К Маше Ольга Васильевна относилась, если не с внутренней неприязнью, то с какой-то отчужденностью... Ее отталкивал бледный, нездоровый цвет угреватого лица, синие тени под глазами, неухоженные волосы, кое-как собранные на затылке и не всегда опрятная одежда. Свою дочку Ольга Васильевна старалась одевать всегда в чистое, даже если для этого приходилось каждый день стирать и очень любила расчесывать ей длинные каштановые волосы, так нежно вьющиеся над тонкой шейкой. Вид неухоженного ребенка оскорблял ее материнские чувства... Училась Маша неважно, хотя, вроде и старалась изо всех сил. «Тупая», – говорили о ней учителя.
Сейчас она тихонько села на последнюю парту, прошуршала учебниками и затихла. Ее тихое, незаметное присутствие, как ни странно, сбило Ольгу Васильевну с рабочего настроя, она некоторое время смотрела с раздражением на раскрытую тетрадь, потом перевела взгляд на темное пока окно. «И чего ей дома не сидится? – думала она с раздражением, – там бы и уроки доделала». Она перевела взгляд на заднюю парту и увидела, что Маша уронила лицо на свои приподнятые ладони и мелко-мелко вздрагивала плечами... Она плакала, собственно даже не плакала, а рыдала, рыдала отчаянно, но совершенно беззвучно, ни всхлипом, ни вздохом не выдавая себя, и эта немота рыданий была самым страшным.
– Господи, Машенька, что с тобой?!
Ольга Васильевна подскочила из-за стола и бросилась к девочке. Она засуетилась вокруг ребенка, то пытаясь оторвать от лица крепко прижатые руки, то пытаясь, взяв за плечи, встряхнуть, взглянуть в лицо, то рванулась за водой, но вовремя остановилась... Повинуясь безотчетному порыву женщины и матери, она села рядом за парту, обняла Машу за худые трясущиеся плечи и стала нежно гладить по голове и говорить такие бессмысленные и такие нужные в этот миг слова.
– Ну, что ты, Машенька, ну, не нужно, все пройдет, моя хорошая, все...
Машины плечи затряслись еще сильнее, голова уперлась лбом в парту, и тишину прорезало первое слово:
– Ненавижу!
– Да кого, Машенька, кого? Кто тебя обидел? Что тебе сделали?
Маша оторвала голову от парты, и залитые слезами глаза, взглянули на учительницу:
– Вот, – она показала на раскрытый учебник алгебры, – украли... Ночью, наверное, я вроде, слышала как в портфеле кто-то рылся, а утром они спали и водка на кухне недопитая... Значит, ночью в дежурный бегали, иначе бы не осталось, все бы допили.
На Ольгу Васильевну смотрели усталые, совсем
не детские глаза, плещущие через край то ли тоской, то ли безысходностью.– Да что хоть украли? И кто «они»?
– Бабушка мне денег тихонько дала, на еду, только чтоб мамка не знала, я их в алгебру спрятала, она по учебникам не лазила никогда. Из пенала и дневника таскала, я туда класть перестала, а в алгебру раньше никогда не лазила... А сейчас смотрю – нету, ночью, с этим, своим, и украла!
Из отрывочных, вперемежку со всхлипываниями, слов ребенка, перед Ольгой Васильевной вставала жуткая своей обыденностью история... Когда Маша пошла в первый класс, у нее были и мама, и папа, и бабушка, и все что нужно. Папа работал, мама сидела дома, на выходные ездили к бабушке, ходили гулять... Потом папу «сократили», он сидел дома или куда-то уходил, от него все чаще стало пахнуть чем-то резким и неприятным, с мамой они стали ругаться. Потом, однажды, папа собрал вещи и куда-то исчез. Мама устроилась на работу дворником... Когда Маша утром только просыпалась, мама уже возвращалась со двора, сбрасывала грязную робу, кормила, одевала дочку и отправляла ее в школу. Потом от мамы тоже стало все чаще, как раньше от папы пахнуть, потом она стала приводить разных «дядь» – был дядя Петя, дядя Слава, дядя Ваня...
– Слабость у нее, – Маша уже успокоилась и говорила спокойно, размеренно, со старушечьими интонациями в голосе. – Ей пить совсем нельзя, она, когда не пьет – хорошая, добрая, а как капля в рот попадет... Что хочешь из дома вынесет, только бы еще купить. Или утром встанет, синяя вся, она умереть может, если не похмелится. Я ей денег тогда даю немножко, мне бабушка дает, а я прячу.
«Господи, да она ведь не ела ничего сегодня! – подумала Ольга Васильевна, – там же на кухне, наверняка, ничего кроме окурков да водки не осталось... Впрочем, почему сегодня, а вчера?»
– Машенька, давай с тобой кофе выпьем, я тут бутербродов натащила, мне с ними никак не справиться, – предложила она.
Девочка подозрительно и настороженно посмотрела на учительницу.
– Не надо, я сытая – привычно ответила она, судорожно сглотнув.
– Ну, конечно, сытая, я понимаю, но ты уж помоги мне с бутербродами управиться, а то ведь пропадут.
«Да что же это творится, – думала она, глядя как ребенок, проглатывая куски последнего третьего бутерброда, и запивая их горячим кофе, менялся прямо на глазах. Щеки из серых стали пятнисто-розовыми, глаза заблестели. – Она же голодает. На дворе XXI век, а ребенок голодает. Да эту мамашу убить мало!»
– Машенька, а у бабушки ты жить не можешь? У нее, наверное, лучше?
– Могу, только, как я маму брошу? Меня бабушка зовет к себе, я езжу на выходные. Но пока меня нет, мама совсем... Нет, она без меня пропадет. Я и поесть куплю, только бы она деньги не таскала... Ее в больницу надо, да вот денег нет. Я как девять классов закончу, в колледж пойду, там на телефонисток учат, они потом хорошо зарабатывают. Туда, чтобы без экзаменов поступить, нужен аттестат без троек. Я его обязательно получу.
– Конечно, получишь, Машенька, если постараться, обязательно получишь. «Надо будет с учителями поговорить», – подумала Ольга Васильевна. – Машенька, а почему ты не на льготном питании? У нас же в классе десять человек бесплатно и завтракают и обедают.
– Да я еще в прошлом году хотела, но надо справки о маминой зарплате, из ДЭЗа, еще что-то... А мама все получить их никак не может.
– Машенька, я тебя со следующего месяца обязательно на питание поставлю, а справки потом принесешь.