Эта сладкая голая сволочь

– Ой, ой, как ты меня растрогал... Щас заплачу... Так, значит, это тебя я должна благодарить за свое появление на свет... Спаситель ты мой... Родненький... Все равно получается, что ты мой папашка, пусть и символический. – Но зря я сотрясала воздух, он был как в трансе и слышать меня не мог. Или не хотел.

– Как только она достаточно оправилась физически, – продолжал он святочный рассказ, – пожиравшие ее демоны взялись за свое. В один прекрасный день, воспользовавшись моим отсутствием, она собрала все деньги, которые ей удалось найти в доме и, прихватив несколько мелких предметов, которые сочла ценными (бриллиантовые запонки, доставшиеся мне от отца, например), исчезла. Но самым непонятным было исчезновение моего паспорта, я никак не мог взять в толк, зачем он ей понадобился. Каким же оригинальным образом это теперь разъяснилось!

Навешивая мне на уши всю эту лапшу, он вышагивал голышом по спальне, украшенной им накануне белыми розами и орхидеями.

Я презрительно хрюкнула, давая ему понять, как именно отношусь к его идиотским оправданиям.

– Послушай, – сказала я ехидно, – оставь свои тошнотно-благородные бредни для кого-нибудь другого. Меня тебе провести не удастся. Я не мамочка, у меня мозги наркотиком не разжижены, я тебя, сволочь, насквозь вижу. Может, скажешь, что и меня пожалел?!

– И тебя... Сначала пожалел, а потом влюбился. Мне показалось, что в невзрачном теле живет нежная душа, нуждающаяся в любви и защите... И что ты ко мне... привязалась...

– Я тебе не собачонка, чтобы привязываться. Я роковая женщина. Мстительница.

На самом деле я в этот момент не так уж была и уверена... А вдруг он говорит правду? Но не могла же я позволить вот так, за несколько минут, дать разрушить мечту, цель и смысл своей жизни. Позволить несколькими сомнительными откровениями выдернуть платформу из-под сложнейшей конструкции, которую соорудила и которая стала высшей, оправдывающей бессмысленную жизнь, идеей, ради которой человек и рождается. По крайней мере, человек осмысленный.

– Так ты меня никогда не любила? – спросил он растерянно. – А зачем же тогда это... все... – обвел он безнадежным взглядом белоснежную комнату из сказки про Золушку.

– Как «зачем»?! Роскошь – естественная среда моего обитания. И ты как муж должен мне ее обеспечить. Я имею в виду среду. И потом, с моими данными, аристократическое имя не помешает.

И тут случилось неожиданное. Выражение лица у него сменилось с человеческого на какое-то волчье, загнанное.

– А младенчика тебе не зажарить к пиву?! – произнес он замогильно-актерским голосом.

И вдруг одним прыжком подскочил к постели, где я лежала в позе оскорбленной одалиски, и, набросившись, как бойцовая собака, вцепился мне в горло и стал душить. Хорошо, руками, а не зубами. Протез пожалел, что ли? Сначала я думала, что он шутит, но его пальцы-щупальца сжимались все сильнее на моей хрупкой лебединой шейке.

– Я... я думал ты... ангел! – хрипел он так, будто душили его, а не он. – А ты... ты ехидна, змея жалящая! Значит, ты притворялась все это время... Ты разъела мне душу... Раздавила сердце... Ты зверь, а не человек... И мать твоя... – В его голосе было отчаяние, которого я так долго добивалась. При этом из его глаз капали горячие слезы, они падали мне на лицо и катились по нему, как если бы были моими.

В моей глотке что-то забулькало, я стала задыхаться и испустила цыплячий писк. Собрав последние силы, подтянула колени к подбородку и, упершись ступнями ему в грудь, толкнула.

Он охнул и подался назад, расцепив на мгновение пальцы.

Я немедленно воспользовалась этим и вскочила. Оттолкнув его двумя руками, я, как дикая кошка, прыгнула к комоду и нажала на маленькую заветную кнопочку. Тут же выскочил тайный ящичек. А там лежало... то, что лежало.

Я схватила в руки свою миниатюрную игрушку и направила ее дуло в грудь обескураженному супружнику.

– А рассказчику хуй за щеку, – сказала я и изобразила сказанное на лице, засунув язык за щеку и оттопырив ее, как если бы показывала ему ртом фигу.

Он даже не пошевелился, не знаю уж, от удивления или от беспомощности. Только смотрел на меня детскими глазенками, не моргая и приподняв удивленно брови домиком.

Картинка еще та – безумно, очень-очень-очень красивая голая бестия со смертельной игрушкой в руках и гадкий, очень-очень-очень противный голый, размазывающий по щекам остатки слез, жалкий фавн, в которого эта игрушка целится. Я расхохоталась сатанинским смехом, настолько увиденное со стороны показалось мне смешным. Наблюдать себя со стороны – удел сильных натур. Это про меня.

Убивать его расхотелось. Да это и не входило в план – я уже говорила, что собиралась прожить свою жизнь в богатстве и комфорте, а не в тюрьме. А до нужной кондиции я его довела – жизнь его без меня не стоила и гроша.

Я спокойно положила пистолетик на крышку комода и стала неторопливо одеваться – натянула черные кружевные трусики, которые накануне вечером он спустил с меня зубами, встав на колени, на них – джинсы, потом полупрозрачную маечку на голые грудки и сунула ноги в туфельки из змеиной кожи. Подхватила сумочку. Направилась к двери. Сделала вид, что забыла оружие.

Он не пошевелился.

Пришлось добавить последнюю каплю.

– Ой, – сказала я, взявшись за ручку двери, – кажется, я забыла свое обручальное кольцо.

И вернулась забрать его с прикроватного столика – огромный, в три карата, солитер.

– Ты уходишь? – он наконец расклеил рот.

– Ухожу, – подтвердила я, обернувшись, с порога. – Ты меня больше не интересуешь. Ты занимал меня только в качестве придурка-папеньки, трахающего собственную дочку. А так... таких, как ты, знаешь, сколько... еще и побогаче. И помоложе. И с фаллосом вместо пиписьки – так что и притворяться не надо будет.

На этот раз провокация сработала.

Он, как я несколько минут назад, прыгнул кошкой, достигнув в один прыжок комода, и схватил пистолет. Крохотная игрушка утонула в его большой ладони.

– Бах... бах... – сказала я, приставив свой указательный палец к своему же виску. – Это единственное, что остается сделать, чтобы я тебя пожалела. – И, нагло улыбнувшись, облизнула остреньким язычком алые губки, чуть прикрыв при этом глазки. Надо же мне было еще разок проверить свою власть над ним.

И я поняла, что никуда эта власть не делась, – его младший брат немедленно отдал честь.

Я опять расхохоталась, на этот раз смехом русалки.

Он смутился.

Я повернулась, открыла дверь и сделала шаг в новую жизнь.

Сзади раздался выстрел.

Все люди сволочи. Есть еще дураки и уроды. Но они тоже сволочи.

Полюбуйтесь, в каком положении я оказалась, связавшись с ними. В своей так называемой новой жизни. Сижу в инвалидном кресле, с атрофированными ногами и позвоночником, из несгибаемого стержня превратившимся в трухлявый ствол. Только голова осталась в полном порядке, несмотря на все происки старой ведьмы – моей свекрови. Это она науськала нанятых медиков признать меня психически неполноценной с, как это там у них называется, маниакально-депрессивным синдромом, короче, параноиком, за свои действия не отвечающим. А я очень даже отвечаю, им самим и не снилось так отвечать, как я отвечаю. И сыночек ее приговорен к минимуму наказания как «совершивший внеправовые действия в состоянии аффекта» – всего четыре года заключения. Еще бы, самые лучшие европейские адвокаты были привлечены ею к процессу, наделавшему столько шума в прессе. В результате он в тюряге, а я – в кресле-каталке, в полной зависимости от старой деспотичной карги, мстительной и изощренной надзирательницы, получившей полную власть над несчастной инвалидкой, в муках которой повинен ее долбаный отпрыск.