Это Америка

— Зачем ты встрял с вопросом? Она обозлилась и может из вредности затянуть дело. Положит папку с нашими бумагами в дальний ящик, и поминай как звали.

Лешке такая мысль в голову не приходила:

— Ха, положит! Не имеет права. А что же, она может над нами издеваться, что ли?

— Может. Раз мы готовы уехать, мы уже отверженные и должны вести себя осторожно. Ничего в этой стране нам теперь не полагается, мы уже «в подаче».

* * *

Жизнь «в подаче», которую вели евреи в 1970–х годах, была в первую очередь жизнью в страхе. На фоне пропаганды советского патриотизма каждый из них подставлял себя под удар, становился уязвимым во всех сферах жизни. Человек «в подаче» боялся всего, он становился отчужденным. Многие знакомые переставали общаться с ним из страха за себя или из презрения. Его могли третировать по любому поводу, могли даже арестовать, прав у такого человека не было. Из-за этого у людей формировалась психология болезненной беззащитности. Они существовали изолированной жизнью, в неизвестности завтрашнего дня, и поддерживали себя только слухами от других «в подаче» — стремились узнать сроки решений, понять причины отказов.

И Лилю тоже стали избегать некоторые знакомые. Близкие приятели Рафаил и Гертруда Райхманы перестали заходить и звонить. Однажды поздно вечером зашла Гертруда, смущенно сказала:

— Лилечка, ты не сердись: Рафаила выбрали в Академию, назначили директором института. Ему нельзя портить свое реноме связями с отъезжающими в Израиль.

Лиля нашла в себе силы улыбнуться, но чувство было горькое.

Она жила в состоянии, близком к депрессии, плохо спала, лишилась аппетита, не знала, куда себя девать. Она испытывала отвратительное чувство унижения, выходила из дома с непонятной для нее самой робостью, шла с опущенной головой. Ей казалось, все люди вокруг знают, что она еврейка, которая вот — вот уедет, и могут в любой момент ее обозвать, обидеть. Она понимала, что это какое-то наваждение, но ничего не могла с собой поделать. В психиатрии это состояние называется «психоз».

Отцу и Августе Лиля старалась не показывать своего настроения, но они чувствовали, переживали за нее, старались подбодрить. А она постоянно думала только об одном: разрешат или не разрешат, сколько ждать ответа?

Своими думами Лиля могла делиться лишь с подругой молодости Риммой Азаровой. Римма сочувствовала Лиле, старалась развлечь ее:

— Лилька, мне достали пропуск на двоих в Институт кино. Там закрытый показ, американский фильм «Бонни и Клайд». Пойдем?

После фильма Лиля расстроилась:

— Риммочка, как это ужасно, какая жестокая в этом фильме Америка! Я собираюсь туда, но ведь я страну совсем не знаю. Эта история меня напугала…

Лиля закусывала губы — пытка ожиданием и неизвестностью продолжалась.

* * *

К этим переживаниям примешивалась другая тревога — Лешкина учеба: успеет ли он сдать выпускные экзамены и получить аттестат? Он помрачнел и совсем перестал заниматься, нетерпеливо ожидая скорого отъезда. Разболтал друзьям, что уедет в Америку, и одноклассники стали звать его «американцем». Одни перестали с ним разговаривать и даже грозили избить, другие смеясь просили, чтобы он не забыл прислать им из Америки джинсы. Лешка и так всегда во всем обвинял других, а теперь стал особо чувствителен к любым замечаниям. Как-то он сказал матери:

— Мне-то плевать, но я знаю, что учителя специально занижают мне отметки, они решили, что ни к чему учить меня для другой страны. Хотят засыпать на экзаменах.

— Почему ты так думаешь?

— Я это чувствую.

* * *

Лешка как раз в это время переживал первое глубокое увлечение: он был влюблен в Ирину, девочку из соседнего класса. Каждый вечер они запирались в его комнате, и Лиля была почти уверена: занимались они не учебой. Но что поделать: сын становился мужчиной, и она не хотела вмешиваться в его интимные дела.

Неожиданно Ирина куда-то пропала, несколько дней Лешка ходил расстроенный и от нечего делать засел за занятия. Лиля почувствовала облегчение: может, любовь прошла? И вдруг Лешка сказал ей встревоженно:

— Ирка говорит, что, кажется, беременна. Она так думает. Что делать?

— О, господи!..

Но действительно, что делать? Это ставило под удар весь план их отъезда. Оставлять беременную девочку одну нельзя, представить себе Лешку отцом — невозможно, брать их вместе — еще того невероятней. Это меняло всю жизнь: Лешка станет отцом в семнадцать лет!.. Невозможно было это себе представить. Лешка тоже был явно обескуражен.

Лиля нервничала:

— А ее родители знают?

— Ха, конечно, нет. Ирка просила, может, ты, как доктор, посоветуешь ей какие-нибудь таблетки?

В России никаких таблеток и любых других противозачаточных средств не было, все делали аборты. Но захочет ли девочка пойти на такой шаг?

Несколько дней прошло в ужасном ожидании, Лешка ходил как в воду опущенный, ситуация задела его не на шутку. Однажды он ворвался в дом и радостно сообщил:

— Эй! Это оказалась ложная тревога: Ирка не беременна!

У Лили отлегло от сердца.

* * *

Изредка звонил из Праги Алеша, взволнованно спрашивал, нет ли новостей. Рассказывал, что чешские писатели относятся к нему по — дружески, помогают, взялись переводить его стихи, он собирается издать детские стихи в переводе на чешский. Он всегда говорил бодрым голосом, но Лиля считала, что он хочет подбодрить ее и не все рассказывает, а потому все время волновалась и ревновала: один он там или уже с какой-нибудь чешкой?

Много сил у нее отнимал английский язык, трудно ей давался. В детстве она учила немецкий и могла неплохо объясняться. Павел учил ее французскому, которому сам выучился в молодости, и она тоже могла немного говорить по — французски. Теперь она купила самоучитель английского и пыталась читать тексты со словарем, выписывала слова, старалась зазубривать их, делала грамматические упражнения. Но слова тут же забывались, дело почти не трогалось с места. Лешка знал английский лучше и мог бы помочь, но какой учитель из Лешки? Он недовольно отмахивался, отвечал раздраженным тоном, и она перестала его просить.

Потом Лиля попробовала читать вопросы из сборника по экзамену для врачей, который дал ей Рупик. Но тут дело пошло еще хуже: многие темы из раздела теоретических основ медицины она проходила в студенческие годы и давно перезабыла, многого в ее годы вообще не проходили. Это приводило ее в отчаяние — что же она станет делать в Америке?

С Рупиком она теперь общалась часто. Он опять подал документы на выезд, и у них появилась общая тема для разговоров. Рупик улыбался:

— У тебя, Лилька, общительный характер, ты хорошо сходишься с людьми. Это тебе поможет устроиться.

Он принес ей магнитофонные записи песен на английском языке:

— Проигрывай эти песни по нескольку раз в день и старайся подпевать. Пой, это помогает запоминанию произношения.

Теперь Лиля часто напевала на английском, а Римма со смехом говорила:

— Лилька, лучший способ выучить иностранный язык — это спать с переводчиком.

Недавно умер ее очередной муж, пожилой знаменитый писатель, Римма стала богатой вдовой, вела свободный образ жизни, и это ее очень устраивало.

— Я принадлежу самой себе, мне больше не надо ни к чему стремиться, — говорила она.

Она с энтузиазмом рассказывала Лиле, что можно продавать на путях эмиграции:

— Лилька, это целая наука. Чего только наши там не продают, чтобы иметь хоть какие-то деньги! В письмах они придумали шифр: Вену называют Венька, а Рим — Римка. В Веньке хорошо идут дешевые русские сувениры — матрешки, расписные шкатулки, особенно палехские, неплохо продается посуда и хрусталь. Но это приносит мало денег. Легко можно продать дешевые советские ручные часы и фотоаппараты. Их разрешают брать по одной штуке. Еще каждый может вывезти бутылку русской водки, бутылку советского шампанского и баночку черной икры. А в Римке хорошо продается льняное постельное белье.