Это Америка

По коридору суетливо сновал плотный пожилой мужчина небольшого роста, недовольный решительно всем. Заложив руки в карманы и посвистывая, он катился шариком, подозрительно оглядывал людей и заговаривал почти со всеми. В русский язык он то и дело вставлял слова на идиш и размахивал короткими ручками.

Лилю он остановил кивком головы и немедленно закидал вопросами:

— Послушайте, вы тут с сыном, да? А где ваш муж — объелся груш, да?

— Мой муж приедет к нам позже, — холодно ответила Лиля.

А сосед продолжал жужжать, как шмель:

— Вы понимаете, куда мы попали?! Это же черт знает какое безобразие! А нам еще говорят в этом «Сохнуте», что мы беженцы и приехали сюда для улучшения нашей жизни. Не понимаю, от чего тогда мы бежали и почему эта теснота и вонь называется «улучшением»? Ха, ничего себе улучшение! Дурак я был, что поехал. А хотите знать, зачем я поехал? Ой — вэй, это же цорес [12] ! Сам я из Харькова, часовщик, от артели работал. Знаете, в России делают такие паршивые часы, что их все время надо чинить. Вот я и чинил, и нам с женой хватало на жизнь. У меня была квартирка, небольшая, но такая уютная, боже мой! Был у меня заработок. И зачем, спрашивается, я поехал? Из-за детей, конечно. Из-за них, наших двоих, дай бог им здоровья. Им, видите ли, не нравилась советская власть. А мне она нравилась? Азохен вэй [13] , совсем она мне не нравилась. Но я терпел. А они не хотели терпеть и уехали. Теперь оба уже в Америке. И вот мы с женой снялись с насиженного места и потащились за ними. А что было делать? Потерять детей? Нет, уж лучше остаться без пальцев, чем без детей. Здесь мне говорят, что я теперь свободный человек. А что мне делать с этой свободой? Говорят, у американцев и часы не ломаются… Как же я заработаю на кусок хлеба в той Америке, а? Зачем я только поехал!..

12

Цорес — неприятности.

13

Азохен вэй (идиш) — здесь: как бы не так.

Из комнаты вышла дородная супруга часовщика и с недовольным выражением лица вступила в разговор:

— Если бы вы видели, какой у меня в Харькове был сервиз! Такого сервиза ни у кого не было. Но мне не дали его вывезти. Разве я смогу иметь такой сервиз в Америке?..

Часовщик показал Лиле на молчаливую женщину в очереди в туалет и тихо сказал:

— Вот с этой лучше не разговаривайте, по всему видно — завербованная агентша КГБ.

— Почему вы так думаете?

— Она все молчит. А почему молчит? Присматривается, падла, чтобы кого-нибудь завербовать. Я их всех, этих гадов из КГБ, насквозь вижу.

— Ну, насчет нее вы не правы. Она рассказывала, что оставила в России двух детей и надеется вызвать их, кактолько устроится. Среди нас много людей с разрушенными семьями — кто-то не получил разрешения, кто-то не хотел уезжать.

— А, ну это другое дело, — пробормотал часовщик.

* * *

На седьмой день Лиля услышала:

— В гостиницу приехал какой-то раввин из Москвы.

— Откуда вы знаете, что он раввин?

— А как же — при черной шляпе и кипе. Не иначе как любавичский [14] .

14

Любавичский — здесь: хасид.

Верующих среди жильцов «гостиницы» не было, никто не молился, не ходил в синагогу, хотя она располагалась рядом, никто не соблюдал субботу, не носил кипу. Но появление раввина возбудило всеобщий интерес. Вскоре Лиля увидела его, он шел по коридору вместе с мадам Бетиной, за ней, как обычно, тащился комендант. Раввин был молодым ортодоксальным евреем с небольшой бородкой и пейсами, в черной шляпе, на затылке виднелась традиционная кипа. Из-под пиджака свисали белые тесемки — цицес [15] . Ортодоксальных евреев Лиля никогда не видела и потому смотрела на него с удивлением, впрочем, как и другие соседи.

15

Цицес — традиционная принадлежность одеяния ортодоксальных евреев; длинные шерстяные кисти, привязанные по краям белой рубашки, должны быть видны из-под пиджака.

Бетина приветливо говорила новоприбывшему:

— Реб Яков, как я рада снова видеть вас! Как поживаете?

— Спасибо, хорошо. Направляюсь в Америку, к брату. Он теперь модный художник, мне удалось провезти с собой несколько его картин.

— Да что вы говорите! Вы едете к брату! Я бы хотела купить его картины.

— Они дорого стоят…

— Все-таки покажите мне, мы сговоримся. — Бетина повернулась к коменданту: — Этот человек ест только кошерную пищу, ему полагается не три, а пять долларов в день.

Лиля пригляделась к раввину, он показался ей смутно знакомым. И внезапно ее осенило: это был Яков Рывкинд, тот самый молодой и щеголеватый мужчина, с которым они вместе сидели в очереди в ОВИРе. Попрощавшись с Бетиной, он сам подошел к Лиле и поздоровался:

— Шалом! Вот видите, я говорил, что мы встретимся.

Лилю удивило его превращение, но она постаралась остаться невозмутимой и только сказала:

— Я и не знала, что вы раввин.

Он оглянулся и прошептал ей на ухо:

— Понимаете, я уже бывал здесь раньше, проездом, и Бетина считает, что я раввин. А мне это даже удобнее, она так принимает вежливей. Я верующий, но не так чтоб очень, надеваю эти принадлежности больше для камуфляжа.

Лиля поразилась такому наглому обману: чего только не сделают эмигранты, чтобы получить мелкие выгоды…

* * *

Документы на беженцев оформляли за десять дней и переправляли людей дальше — в Рим, там они ожидали разрешения на въезд в Америку или Канаду. Основной контингент беженцев первой волны составляли евреи старше 40–50 лет, молодых было пока мало. Никто из беженцев не занимался политикой и не был диссидентом. Основной мотив отъезда у всех был один — желание лучшей жизни и избавление от бытового антисемитизма. Было немало и таких, у кого к этому мотиву примешивалось стадное чувство: «раз другие едут, поеду и я».

Основное ядро эмигрантов в 1970–е годы составляли жители южных областей Украины, России и Молдавии — из Черновцов, Кишинева, Одессы, Николаева и других городов. Их предки — евреи — ашкенази [16] , выходцы из Европы, в основном из Польши и Литвы. Многие продолжали разговаривать на идиш, по — русски говорили с характерным акцентом. Мужчины — служащие, продавцы, товароведы, парикмахеры, портные, часовщики, сапожники. Их жены — продавщицы, массажистки, маникюрши, парикмахерши, медсестры. У всех были свои истории и свои неприятности, они первыми начали массовый исход и выезжали целыми семьями.

16

Ашкенази — общее название европейских евреев.

Вторая группа была из среднеазиатских республик — сефардские евреи из Бухары, Самарканда, Ташкента, Душанбе… Их предки сотни лет переезжали туда из Персии, Ирака и стран Средиземноморья. Это была самая древняя на территории Советского Союза диаспора евреев. Большинство их селилось в Израиле, остальные поехали в США и Канаду. Они были гораздо более религиозны, внешне и манерами отличались от других евреев, были смуглыми, черноволосыми, с широкими скулами. В семьях сохранился патриархальный уклад феодального периода, по- русски они говорили с трудом, держались обособленно. Многие из них привозили на продажу большие тюки с вещами и упорно торговались с перекупщиками, поэтому могли себе позволить шашлыки и плов. В новых условиях сефарды ориентировались с трудом, им не хватало дисциплины. Для сотрудников венских организаций они были странной и непонятной прослойкой.

Семей из Закавказья — из Тбилиси, Кутаиси, Баку, Батуми — выезжало еще мало, и большинство из них ехали прямо в Израиль. Кавказские евреи были похожи на коренных жителей своих республик — мужчины отличались надменностью и заносчивостью, женщины были эффектно и богато одеты. Раздавая взятки советским таможенникам, они вывозили из страны большие богатства. В Вене их встречали родственники из Израиля, уехавшие туда ранее, и помогали обзаводиться деловыми связями.

Лиле в Москве никогда не приходилось соприкасаться с таким многообразием еврейских типажей, которое увидела она здесь. И все они очень отличались от интеллигентных столичных жителей. У нее не было ничего общего с ними. Ближе всего ей была маленькая третья группа — ассимилированные евреи из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска, Новосибирска. Почти все специалисты: инженеры, экономисты, музыканты, администраторы, учителя, врачи и научные работники. Было среди них немало полукровок, русские жены и мужья. Идиш они не знали и были далеки от еврейских традиций.