Это было в Коканде

Отношение Блинова к Жарковскому было несколько сложнее. Блинов презирал Жарковского, он не выносил людей этого типа; ловкачество и карьеризм были ему органически противны. В своих взаимоотношениях с Жарковским он оставался вежливым, но даже и эта внешняя вежливость стоила ему большого труда. Если он не выдавал себя в словах, то его презрение проступало иногда в какой-нибудь интонации, в каком-нибудь невольном жесте, - в соединении с обычной, ни к чему не обязывающей вежливостью это еще больше оскорбляло Жарковского. Жарковский молчал, но в то же время испытывал к Блинову тайную, задавленную ненависть.

Карим понимал ситуацию и решил ею воспользоваться.

Жарковский, конечно, догадался, что его покупают, - предложение Карима было чересчур ясное... Но это его не смутило. "Очевидно, я за этим сюда и командирован, - подумал он.
– В чем дело? Чего стесняться?" Мысль о том, что он заменит Блинова, невероятно воодушевила его. Он старался быть сдержанным. Он встал и молча, одним поклоном, поблагодарил Карима...

24

Хамдам сидел на галерейке и спокойно пил чай. На дворе дымился небольшой костер из жмыхов, согревая чайник.

Хамдам говорил о жизни:

– Жизнь идет по-разному. У одних умная, у других глупая. У иных жизнь бывает как книга, в которой перепутаны страницы. Где конец, где начало, где середина - не поймешь...

– Конец - всегда конец! Смерть!
– сказал киргиз, разводя руками.

– Да ведь человек-то не знает смерти... Разве он знает свою смерть, хоть за час?
– спросил Хамдам.
– А уж когда помер, тогда и говорить нечего. Тогда нет тебя... Нечего думать. А в жизни иногда думаешь: вот конец, смерть... Только никто этому не верит. Не любит человек конца. Что в нем хорошего?

– А рай?
– спросил киргиз.

– Рай? Не знаю, - ответил Хамдам и поморщился.
– Подай чайник.

Он налил в пиалу чай. Держа ее на ладони, он осторожно подносил ее к губам и сдувал пар.

– Рай есть...
– сказал он, отпивая чай по глоткам.
– Но земля лучше. Здесь я - хозяин!

25

Ночью пять верховых подскакали к дому Хамдама. Хамдам еще не спал; он сперва прислушался к топоту коней, а потом крикнул киргизу:

– Кажется, ко мне! Открывай!

Насыров с недоумением пропустил приезжих во двор, оглядел их фуражки, вооружение и сразу все понял.

Один из приезжих, очевидно начальник, заявил Хамдаму:

– Мне приказано вас арестовать, а в курганче произвести обыск.

– Это недоразумение, - проговорил Хамдам.

– Узнаете. Выдайте оружие, - сказал сотрудник.

Четверо из приехавших сразу же приступили к обыску. Но обыск был поверхностный, только в доме. Двор и хозяйственные постройки почти не смотрели, только обошли с фонарями.

Хамдам был потрясен и обыском и арестом, но держался спокойно, заставляя себя ни о чем не думать; одному из сотрудников он отдал револьвер, затем сделал ряд распоряжений по хозяйству и велел Насырову заседлать для него лошадь.

Сотрудники и Хамдам сидели в комнате, дожидаясь, пока киргиз справится с делом. Поглядывая на гостей, Хамдам даже улыбался, хотя ему было не до улыбок.

– Хорошо, жен нету дома!
– говорил он.
– Вот был бы переполох!.. Днем в Андархан отправил... Сам хотел туда ехать. На покой хочу! Не любят меня тут...

Сотрудники молчали.

Увидав киргиза на пороге, Хамдам кивнул ему:

– Ну, готово?

У киргиза лицо стало серым как пепел, а шрам на губе побелел.

– Не беспокойся!
– сказал Хамдам, обнимая его.
– Все будет хорошо. Я скоро вернусь.

Проводив Хамдама, Насыров остался около ворот. Он вслушивался в тишину. Ему казалось, что это происшествие разбудит весь Беш-Арык. Однако никто не проснулся, никто в Беш-Арыке даже не открыл калитки. Он почувствовал, будто за его спиной рассыпался старый хамдамовский дом и вместо усадьбы вырос курган из глиняных комьев. Он запер ворота. На полу галерейки тихо и ровно горела свеча, озаряя зеленые ставни. Дверь на галерейку была распахнута, подчеркивая пустоту дома. Насыров вздохнул.

– Боже, боже...
– с грустью сказал он.

Он притоптал костер, потом запахнул на груди халат и долго стоял посредине двора, глядя на звезды. Все случившееся напоминало ему злой сон.

– Можно было ожидать всего! На то и жизнь...
– шептал киргиз.
– Но чтобы так, чтобы точно топор обрушился на голову? Нет, это что-то непонятное... Нет, нет, нет...
– твердил киргиз.

26

Через три дня после ареста Хамдама Блинов выехал из Ташкента. Его экстренно вызвал Пишо. А через неделю Александра Ивановна получила от Василия Егоровича телеграмму о том, что он едет на работу в Сибирь. Блинов не указывал ей своего назначения, но уже по тону телеграммы она догадалась, что назначение не из важных. Василий Егорович просил ее немедленно выехать с детьми в Москву.

Телеграмма эта как раз пришла в ту минуту, когда Юсуп сидел у Александры Ивановны. Он зашел ее навестить и узнать новости. Прочитав телеграмму, Александра Ивановна побледнела. Швырнув ее на обеденный стол, она вышла из столовой.

Юсуп не знал, что ему делать: оставаться в доме, поговорить с Александрой Ивановной или уйти?.. Он подошел к спальне и постучал в дверь. Александра Ивановна отозвалась, но когда Юсуп вошел в спальню, она закричала на него:

– Это все вы, вы, вы, вы... Это ваша работа! Это все из-за Хамдама. Это вы, как змея, ворвались... Друг называется. Я проклинаю тот час, когда вы пришли к нам. Я говорила Василию Егоровичу... Я говорила...

– Что вы говорили?
– тихо спросил ее Юсуп.

– Ничего. Уйдите. Уйдите сейчас же!
– сказала она.

В ее голосе было столько злобы, что Юсупу ничего не оставалось иного, как исполнить ее приказание.

Совершенно разбитый, он вышел на улицу. "Неужели действительно я подвел Василия Егоровича?.. Что-то здесь непонятное и странное! Ну чем я его подвел? Ну что же было делать? Оставить Хамдама на свободе?.. Что за ерунда! И неужели Василий Егорович тоже так считает?" - думал Юсуп.

То, что Блинов при отъезде не написал ему ни строчки, мало его удивило. "В конце концов, до того ли ему...
– думал он.
– Наверное, голову потерял".

Юсуп узнал московский адрес Василия Егоровича и отправил ему письмо. Он просил его не расстраиваться.

"Жизнь и не такое выкидывает. Это недоразумение... Не горюй. Уверен, что в конце концов все выяснится. Я знаю, что ты преданный партии человек, верный и честный. Не понимаю я твоего смещения. Это по пословице рассердившись на блох, сожгли одеяло!" - писал Юсуп.