Это было в Коканде

И Николай Никитин очень смело изображает впечатление, произведенное на красноармейца Доньку этим вечером, мастерским чтением Горького, силой большой, настоящей литературы. В сущности, молодой литератор Николай Никитин сам испытал на себе и очарование, исходившее от фигуры старого мастера, основоположника советской литературы, и захват всего существа силой творческого вдохновения.

Сила этого рассказа в его точной передаче духа времени, и в верных характеристиках присутствующих, и в том ощущении удивления и уважения, которое всегда вызывает соприкосновение с настоящим искусством.

Два воспоминания, которые входят в сборник, говорят о встречах с Алексеем Николаевичем Толстым и Сергеем Есениным.

Николая Никитина связывала большая дружба с Алексеем Толстым. Конечно, они были разные люди как по возрасту, так и по пройденному каждым литературному пути. Но молодой Николай Никитин, относившийся к старшему собрату с большой любовью и уважением, не мог не восторгаться великолепными качествами Толстого, как человека, влюбленного во все могучее, живое, талантливое. Алексей Толстой удивлял его и своей бесконечной энергией, и здоровой, жизнелюбивой силой, и неутомимостью в работе, за которой мог просиживать дни и ночи. Кроме того, для него не существовало недоступной темы. От штурма Марса в "Аэлите", через картины гражданской войны в эпопее "Хмурое утро" до пластически, живописно поданной эпохи Петра с ее дикими контрастами - все мог он претворить в кипящий и красочный рассказ, от которого нельзя оторваться.

Живой, превосходный портрет писателя, верный действительности, его любовь к России, ко всему русскому, настоящему, земляному, сумел передать Николай Никитин в рассказе о Толстом. То, что он любил его и его творчество, то, что он хорошо знал его жизнь и работу, дало ему возможность создать яркий рассказ о человеке и мастере, который не может не волновать.

Портрет Сергея Есенина сделан иными красками. Да это и понятно. Никитин хорошо знал Есенина, стихи которого не могли не доходить до его сердца, но настоящей, глубокой дружбы тут не было. Да и сам Никитин говорит, что Есенину вообще не хватало этой истинной дружбы, этой истинной любви. Тем не менее, описание его поездки с поэтом в ночлежку, в Ермаковку, к беспризорным представляет верное, правдивое описание того, как все происходило. Из-за одного этого описания, так колоритно рисующего Есенина со всеми его сомненьями и слабостями, и жаждой славы, и желанием дойти до сердца людей, превратившихся в бродяг, - очерк представляет значительный интерес.

Если проследить весь творческий путь Николая Никитина от его первых рассказов, полных характерных знаков того периода, когда он отдавал должное всяким орнаментальным и сказовым приемам, до полного развития его таланта в таких обширных романах-эпопеях, как "Это было в Коканде" и "Северная Аврора", то станет ясным, что вся эволюция этого мастера прошла в глубокой связи со всем, что происходило в стране, со всем, что вносил в эпоху народ.

Николай Никитин был и хорошим общественным деятелем: был депутатом Ленинградского Совета, работал в редакции журнала "Звезда", вел беседы с начинающими литераторами, участвовал в работе многих общественных организаций.

Последние годы Никитин работал над романом, в котором он хотел по-новому вернуться к первым годам Октябрьской революции. Там должны были быть отражены и события, происходившие на фронте перед новым, семнадцатым годом, и картины его молодости.

В работе для народа, для родины, для коммунизма он видел счастье и назначение писателя.

Собираясь лететь в Чехословакию с делегацией Советского Комитета защиты мира, он на аэродроме почувствовал себя плохо и потерял сознание. Это было в 1957 году. Его оперировали. Он продолжал работать как мог, но сердце, но легкие были уже не те. Ему было тяжело бороться с упадком сил, со все растущей слабостью, но он работал до последней минуты. В марте 1963 года Николай Николаевич Никитин умер.

Но он написал книги, которые останутся в истории советской литературы. Ей он присягнул в юности и выполнил клятву со всей силой своего большого таланта как писатель и гражданин, верный сын своей родины!

Н и к о л а й Т и х о н о в

ЭТО БЫЛО В КОКАНДЕ

______________________________

Роман

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

1

Комендант Кокандской крепости изучал французский язык. Он читал "Историю пленения Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены, документы о его болезни и смерти". Старинный кожаный переплет книги позеленел от плесени.

Зайченко был человеком практическим. Попутно с изучением языка он решил перевести для себя эту удивительную книгу, поразившую его изображением непрочности человеческой судьбы. Зная язык недостаточно твердо, Зайченко принужден был прибегать к помощи толстого макаровского словаря, часто рыться в словаре. Это отвлекало коменданта от работы и мешало ему.

Печка давно остыла. В передней небольшой комендантской квартирки вестовой Парамонов стряпал на керосинке обед и от скуки, чтобы позабавить себя, во все горло орал фронтовую непристойную песню:

Выходил приказ такой:

Становись, мадама, в строй!

Пятки вместе, носки врозь,

Не стесняйтеся небось!

Эй, Тула, пер-вернула,

Бочкарева хвост надула!

"Все невероятно в этом мире, - подумал Зайченко.
– Ну времена! Нельзя оборвать своего вестового! Большевики в Москве, большевики в Петрограде. Они пролезли даже в Коканд. Все летит по швам. Все раскалывается. Все к черту! Все можно!"

Узбеки проходят мимо комендантского помещения и смотрят на забрызганные дождем окна. Горит за окном свеча. Свет ее озаряет белые исчерканные листы, зеленое потертое сукно маленького ломберного столика и серебряную чернильницу. Чинно стоят по стенам маленькие кресла красного дерева.

Комендант накинул на плечи зимний ватный халат. Мягкие желтые ичиги были надеты прямо на босу ногу, точно чулок. Перед тахтой лежал тяжелый, густого ворса иомудский ковер. Комендант шагает неслышно, что кошка. В голове пустота, в сердце злоба. Он сам не знает, на что ему злиться. Мальчишкой еще искал какую-то веру, все равно какую, лишь бы поверить; стремился к подвигам. Спал на голых досках, увлекался Толстым, читал йогов, Бакунина, мечтал о Кропоткине, о гильотине для богачей, отлично воевал с немцами, в боях под Двинском потерял левую руку, потом эвакуировался, потом застрял в крепости, потом прошла война. Все прошло...

Он глядит на себя в зеркало. У него бритое красное, будто ошпаренное кипятком, лицо, вздернутый носик; он оброс длинными космами волос, спадающих на воротник, как было некогда в моде у офицеров якобинской армии. Он родился в Петербурге, на Тележной улице, на задворках столицы, среди проституток, среди людей, живущих случайным заработком, среди городской голи. Он не пьет и не курит. Он честолюбив. Ему двадцать шесть лет. Что же он сделал в жизни? Ничего! Проклятая, гнусная жизнь!

Песня смолкла. Вдруг приоткрылась дверь и выглянул из-за нее вестовой:

– Юсупку пускать?

Комендант крикнул:

– Скажи ему, что сегодня учиться не будем!

– Слушаю.

– Я болен.

– Слушаю.

Через минуту вестовой появился снова:

– Просится!

– Зачем?

– Да разве поймешь? Обезьяна! Лопочет чего-то.

– Ты сам обезьяна.

– Слушаю.
– Вестовой отступил на два шага.
– Прикажете пустить, ваше благородие?

– Какое я благородие? Нет теперь благородий!
– Комендант зевнул, потянулся и, швырнув в сторону словарь, лениво сказал: - Ну ладно... Пусти... Все равно не работается!