Это было в Коканде

_______________

** См. словарь в конце книги (ред.).

– Я Мулла-Баба, - назвал он себя.
– Делегат от правительства.

– Вы прибыли из Ташкента?
– спросил комендант.

– Нет.

– Но ведь правительство имеет свое пребывание в Ташкенте?

– А я здесь! Я от министров Кокандской автономии, а не от комиссаров, - улыбаясь, вежливо сказал старик.

Оба собеседника, конечно, сразу поняли друг друга. Разговоры велись только дипломатические. Это было, как говорят музыканты, прелюдией, главная игра еще не начиналась.

– Так...
– сказал комендант.

– Чем могу служить?

– В Ашхабаде и Самарканде восстание...
– говорил старик тихо и задыхаясь, его душила астма.
– В лагерях под Самаркандом находятся восемь тысяч пленных чехословаков... Они хотят на родину и готовы с боем пройти домой... Их охраняют восемь пьяных русских солдат. Атаман Дутов отрезал Туркестан от России... Он идет сюда.
– Старик показал кулак.
– О Коканде вы знаете не хуже меня. Надо думать, господин комендант, что советской власти придется отступить...
– Он совсем приник к плечу Зайченко, как будто собираясь перейти на шепот.
– Ташкент ведет переговоры с нами. С малосильным противником не разговаривают. Его презирают или бьют.

– Вы пришли разговаривать со мной?
– как будто намекая на свою силу, выкрикнул комендант.

Старик вежливо поклонился и ответил уклончиво:

– Мы не хотим крови.

– А что вы хотите?

– Тишины.

– Вы хотите того, чего нет на свете.

– Да, господин.

Старик закрыл глаза и сложил на животе жесткие ручки с выкрашенными, как у женщины, но все-таки грязными ногтями. Он нежно поглаживал их, будто маленьких голых зверьков, лаская и грея в длинных рукавах своего халата.

Комендант понял, что правительство Кокандской автономии ждет от него сдачи крепости. Старик приехал купить его. На следующий день после сдачи полковник Чанышев может арестовать его и расстрелять. В случае провала автономистов то же самое сделает с ним советская власть.

– Вы выбирайте!
– сказал старик, улыбнувшись.

Комендант побледнел от злости, подошел к телефону и начал вертеть ручку аппарата. Через четверть часа станция ответила. Голос телефонистки казался далеким, еле слышным, как будто она говорила из воды.

– Дайте Кокандский Совет!
– крикнул комендант.

Телефон смолк. В нем прекратилась всякая жизнь - ничего не шипит, не звенит, не щелкает. Зайченко опять стал накручивать ручку аппарата. Только минут через семь снова отозвалась станция.

– Я же просил Кокандский Совет! Вы заснули, барышня? Требует комендант крепости!
– опять закричал он.

– Кокандского Совета у меня нет, - сказала телефонистка.

– Как нет?

– Он выключен.

– Дайте седьмой!

– Тоже выключен, выключен, - тем же равнодушным голосом ответила телефонистка и прекратила контакт.

– Господин комендант, все советские номера, кроме вашего, выключены, - сказал старик и засмеялся.

Зайченко в третий раз потребовал станцию:

– Полковника Чанышева!

На этот раз его соединили очень быстро. Молодой гортанный голос грубо ему сказал, что господин министр спит.

– Кто у телефона?
– спросил Зайченко.

– Адъютант.

– Разбудите.

– Я вам сказал: министр спит.

– Хорошо! Утром доложите полковнику, что ваш представитель у меня в руках. И я его не выпущу. Все. Говорил комендант крепости.

Зайченко повесил трубку.

Старик встал и поклонился хозяину.

– Горячий!
– слегка пренебрежительно произнес он и дотронулся до плеча коменданта.
– А теперь проводи меня отсюда! Там солдат стоит, не выпустит...
– Старик хитро сжал губы и похлопал коменданта по плечу.
– А ночью ты сдашь крепость - и мы благодарны! Богато благодарны. Твоей советской власти нет... Пока мы с тобой угощались, советских расстреляли, Аввакумова расстреляли...
– Старик покачал головой.
– Э... Еще молодой человек! Что ты, смерти хочешь?

Вдруг прозвенел телефон. Комендант поднял трубку:

– Крепость слушает.

– У аппарата Чанышев.

– Слушаю вас.

– Будем говорить, господин поручик, как офицер с офицером.

– Слушаю-с!

– Не делайте глупостей!

– Господин полковник, с такими же словами я могу обратиться к вам. У вас отряд в пятьдесят человек. Я знаю ваши силы. Наши переговоры напоминают оперетку. А у меня орудия!

– Вы забыли Иргаша?

– Какого Иргаша?

– Начальника милиции Коканда. У него отряд в четыре тысячи.

– Бандитов не боюсь.

– Напрасно! Эти бандиты находятся в моем распоряжении. Железнодорожный путь как в сторону Ташкента, так и в сторону Андижана разрушен. Наманганская ветка также разрушена на несколько верст. Железнодорожные мосты сожжены. Связь Коканда, телефонная и телеграфная, перерезана. В ближайшие дни помощи не получите. Исход дела очевиден. Вы пожертвовали советской власти ваши чины и ордена, но вы - храбрый офицер. Я знаю вас. Сейчас вы напрасно храбритесь. Сговаривайтесь с Мулла-Бабой, иначе вы погибнете! И про вас скажут: "Он был храбр, вот и все!"

Острый, как ледяная вода, голос полковника Чанышева точно обжег коменданта. Зайченко понимал, что, отпустив Мулла-Бабу, он, конечно, совершит предательство. Расстреляв его, он ускорит события. "В конце концов при чем здесь Мулла-Баба? Дело не в нем! Чья возьмет? Неизвестно... Поэтому надо подождать, - решил он, - подождем! Оттянем время - сейчас это главное". И комендант ответил Чанышеву:

– Хорошо. Я отпущу вашего делегата. Договариваться я могу только с вами. Утром я поговорю с вами об условиях сдачи. Повторяю, согласен, но...

– Скоро уже утро. Три часа, - нетерпеливо возразил полковник.

– В семь часов позвоните мне!
– небрежным и независимым тоном сказал Зайченко.

– В ответ он услыхал ругательство, и контакт оборвался. Чанышев, видимо, резко швырнул трубку.

Комендант скинул халат, надел шинель, перебросил через плечо портупею с шашкой, сунул в правый карман браунинг и кивнул старику.

– Пошли!
– сказал он ему.

Старик, аккуратно надев свои огромные восточные галоши, вышел за комендантом в переднюю.